Знание без дел по нему еще не твердо, хотя бы было и истинно. Всему утверждением служит дело.

Часто от нерадения о деле омрачается и знание <относительно его>. Ибо какие делания совсем оставлены в небрежении, о тех и памятования мало-помалу исчезнут.

Доброе неведение лучше худого знания. Кто не знает причины, тот скоро может дойти до истинной причины; а кто, не познавши истинной причины, вымышляет ложную, тот нелегко может принять истинную; но много требуется от него труда и пота для того, чтобы уничтожить прежнее.

Пока мы живем в смертном теле, мы воспринимаем знание, соответственное смертной природе. Поэтому Бог ничего не говорил нам соответственно Своему совершенству, но соразмерял то, что говорил, с нашей слабостью.

Великое благо в том, чтобы знать, что такое тварь и кто Творец, что такое создание и кто Создатель.

Ты называешь себя сведущим? Пусть знают это по делам твоим.

Только христианин может стяжать правильное познание, доступное человеку, о человеке, о духах святых и отверженных, о мире, не видимом телесными очами.

Как тело без духа мертво, так и знание без деятельности праздно.

Знание, не обуздываемое Божественным страхом, производит надмение, внушая надмившемуся из-за него почитать собственным то, что даровано. Деятельность же, вместе с Божественною любовью множащаяся, не получая знания выше того, что следует делать, делает делателя смиренномудрым.

Как грамматики и софисты, взяв детей к себе, говорящих нечисто, отпускают от себя говорящими чисто, не языки у них переделывая <что невозможно>, но влагая в них искусство, и душ не переменяя, а изгоняя из них леность, так и Божественная мудрость, изгоняя порок и незнание, влагает разумение и знание.

Известно, что многое для нас темно и неуловимо человеческим рассуждением, но известно и то, что непостижимо для нашего разумения, к нашей же пользе, не способствует нашему спасению.

Изумление перед великими предметами не уменьшается, когда открыт способ, каким произошло что-нибудь необычайное. А если и не открыт, то простота веры да будет крепче доказательств от ума.

И для тех, которые полагают, что все ограничивается настоящею жизнью, как думаю, приличнее кончина жизни, чем жизнь невежественная. А если справедливо это в рассуждении их, то тем более в рассуждении нас, которые имеем цель в вечности и обязаны ежедневно изощрять разум Божественными словами.

Изучивший многие знания и искусства, хотя бы он был даровитее всех людей, не приобретает, без сомнения, глубоких сведений в каждом, потому что время, какое должно употребить на упражнение в первом искусстве и на изучение того, тратится на изучение другого искусства. Напротив того, хотя преимуществует знанием многих искусств, но не преимуществует перед каждым из обучившихся до совершенства одному искусству. Поэтому и ты не желай знать все. Ибо следствием этого будет то, что не приобретешь точного сведения о каждом предмете. Но имея в виду одну цель, туда напрягай взор понимания. В таком случае овладеешь делом.

Какая польза знать, что положено делать, не делая этого? Никакой, напротив, за это будет даже большее осуждение.

Настоящие разумные есть те одни, которые явились святыми через приобретение чистоты. Чистого разума никто из мудрых века этого в слове не имел, потому что они от рождения разумную силу свою растлевают помыслами непотребными. Чувственный и многоречивый дух мудрости века этого, богатящий словами, призрачно лишь являющими многоведение, и наполняющий помыслами наидичайшими, творит себе в них обитель, лишив существенной премудрости, истинного созерцания и ведения нераздельного и единичного.

Знание лучше богатства; малый, но мудрый отрок лучше старого, но глупого царя.

Как для внимающего одним вещественным благам земли и склонного к плотским удовольствиям небеса заключены, как для имеющего омраченными мысленные очи свои, так презирающий низменное и отвращающийся от него имеет ум ввысь восторженным, видит славу присносущных благ и постигает светозарность, обетованную святым. Таковый и любовь Божию, свыше в него сходящую, приемлет, и храмом Духа Святаго бывает, и Божественных хотений вожделевает, и Духом Божиим водится, и сыноположения сподобляется, и Бога имеет благоволящим к нему.

Соответственно внутреннему настроению души инаковым и инаковым представляется ей и естество вещей.

Кто бы что ни придумал рассудком, непременно размышление, подвигаясь далее, кончит неразрешимым и непостижимым.

Учение по букве, будучи предоставлено самому себе, немедленно рождает самомнение и гордость, отчуждает посредством их человека от Бога.

Занятия умственные способны отвлекать человека от смирения и Бога, привлекать к самомнению и поклонению своему «я».

Насколько кто имеет знания, настолько считает себя незнающим; и насколько не знает своего неведения и малого познания духовного, настолько считает себя знающим.

Только христианин может приобретать правильное познание, доступное человеку о человеке, о духах святых и отверженных, о мире, невидимом телесными очами.

Самое Божественное познание — доблестные дела.

Соразмерно с силою Бог установил чин для разумения, чтобы для тварей не стать виною их превозношения, как подстрекающие детей на худое в большей мере бывают сами виновны.

Самый гениальный человеческий ум бесконечно мал перед бесконечно великой тайной мира.

Посоветуйте вашему сыну, чтобы он не смешивал внешних человеческих дел с духовно-нравственными. В первых, как то: во внешних изобретениях, отчасти в науках, пусть находит прогресс. А в христианско-нравственном отношении… всеобщего прогресса в человечестве нет. Впрочем, и во многих науках или отраслях знания не заметно прогресса. Не думаю, чтобы нынешние ученые так хорошо знали и понимали, например, мифологию и вообще классическую древность, как их знали и понимали Василий Великий и Григорий Богослов.

Были праздные мудрецы в мире: одни из них показали свое превосходство в любомудрии, другие удивляли упражнением в софистике, иные показали силу в витийстве, иные были грамматиками и стихотворцами, и писали по принятым правилам истории. Были и разные художники, упражнявшиеся в мирских искусствах… И все они, обладаемые поселившимся внутри их змием и не сознавая живущего в них греха, сделались пленниками и рабами лукавой силы и никакой не получили пользы от своего знания и искусства.

Заниматься искусством можно, как всяким делом... но все это нужно делать как перед взором Божиим... Книга, картина – это гробницы света и звука. Приходит читатель или зритель, и если он сумеет творчески взглянуть, прочесть, то происходит «воскрешение смысла». И тогда круг искусства завершается. Перед душой зрителя и читателя вспыхивает свет, его слуху делается доступен звук. Поэтому художнику или поэту нечем особенно гордиться. Он делает только свою часть работы. Напрасно он считает себя творцом своих произведений – один есть Творец...
Но есть и большое Искусство – слово, убивающее и воскрешающее (псалмы Давида, например), но путь к этому искусству лежит через личный подвиг художника, это путь жертвы, и один из многих тысяч доходит до цели.

Возможно еще приобрести непорочность без дара знания; но знания духовного невозможно приобрести без чистоты целомудрия.

Если Богу угодно дать тебе познание, то Он даст в свое время, и даст таким способом, которого даже не может представить себе плотской человек.

Кто думает, что он имеет знание, тот пребывает худшим невежды... Есть невежество, превосходящее всякое невежество: когда кто-либо не знает и того, что он не знает.

Ценность, истинную ценность любой науки, любой философии, любой религии, любой культуры вы определите, если их рассмотрите в контексте смерти. И посредством науки, и посредством философии, и посредством многочисленных религий человек пытается победить смерть, и никак не может добиться успеха, никак не может найти рычаг, с помощью которого бы поднял и тело свое, и силы свои до бессмертной реальности.

Знание по естеству есть добро, подобно тому и здравие. Но многим более пользы принесло противное. Ибо для злых знание бывает не на добро, хотя оно по естеству, как сказано, добро. Подобно не на добро бывает для них и здравие, и богатство, и радость, ибо не на полезное себе они употребляют их; для таковых полезнее противное тому, а следовательно, и это не зло в собственном смысле, хотя и кажется злом.

Знание, получаемое нами из того материала, который в письменных памятниках завещан нам от предков, в громадном большинстве случаев есть разнородная, разнообразная, сбитая в памяти в одну кучу масса, которая больше запутывает и подавляет, чем руководит. А были люди, которые смело говорили: «Так! Между людьми я невежда, и разумения человеческого нет у меня (т.е. земной мудрости), и мудрости я не учился, но ведение святых (т.е. небесную мудрость) имею (Притч. 30:2–3).

Что познается не наукою, а опытом, того неопытный не может ни передать, ни умом понять или удержать, кроме того, кто самым делом с подобным усердием приобрел познание.

Обновленное естество имеет благодатное знание и зрение зла, даруемое Богом; знание и зрение зла, не только не нарушающие целостности добра в человеке, но и служащие к строжайшему охранению человека от опытного познания зла, гибельного для человека.

Я ясно знаю то, что ничего не знаю. Если же и будет что сказано чего-либо стоящее, то вину этого приписать должно Богу, для пользы слушателей умудряющему нередко невежд.

Познание дается для поощрения ума и крепость тела для того, чтобы соблюдали заповеди, и возделывали добродетели, и уразумели, как и для чего мы делаем, и что должно делать, и чего удаляться, чтобы не быть осужденными, и для того, чтобы окрыляемые познанием, мы трудились с радостью и получали большее знание и крепость к деланию и веселие, и при совершении этого над нами сподобились благодарить Подателя этого, зная, откуда мы получили такие блага. Благодаримый нами, Он подает нам большие блага, и, получив дары, мы более возлюбим Его, и любовью достигнем «премудрости Божией, начало которой страх Господень» (Пс. 110:10).

Таково лжеименное знание, оно думает, что знает то, чего никогда не знало. И оно хуже совершенного неведения, говорит Златоуст, потому что не принимает исправления от какого-либо учителя. Потому отцы и говорят, что мы должны с трудом и смирением, с советом опытных находить изложенное в Писаниях и научаться более делом, чем словом; умолчанного же Божественными Писаниями вовсе не испытывать, ибо это безумно, как говорит Великий Антоний о тех, которые хотят узнавать будущее, а не скорее отрицаются этого как недостойные. Хотя, может быть, и по Промыслу Божию это бывает, как было на Навуходоносоре (Дан. 4) и древнем Валааме (Числ. 22) и служило к общей пользе, хотя они и не достойны были, а не от демонов, и особенно, когда такие предсказания бывают через сновидения и некоторые явления; однако об этом нам не сказано для того, чтобы мы телесным и нравственным деланием испытали Писания, по заповеди Господней (Ин. 5:39), и находили жизнь вечную; но не словом только искали и по самомнению полагали, что понимаем нечто, особенно же сокрытое от нас для большего смирения и для того, чтобы мы не были осуждены, как преступающие в  ведении. Ибо если ум, сподобившийся приобрести знание, не трудится о поучении в Божественных Писаниях и дарованных ему познаниях, и не упражняется в этом много, во внимании со смирением и страхом Божиим, то, как недостойный дарованного ему Богом, с угрозою лишаем бывает знания, как Саул царствия, говорит святой Максим.

Что прежде – знание или вера? А мы утверждаем, что вообще в науках вера предшествует знанию, в рассуждении же нашего учения если кто скажет, что веру предваряет знание, то не спорим в этом, разумея, впрочем, знание, соразмерное человеческому разумению. Ибо в науке должно прежде поверить, что буква называется «азом», и, изучив начертание и произношение, потом уж получить точное разумение, какую силу имеет буква. А в вере в Бога предшествует понятие, именно понятие, что Бог есть, и оное собираем из рассматривания тварей. Ибо познаем премудрость и могущество, и благость, и вообще «невидимая Его» (ср.: Рим. 1:20), уразумевая от создания мира. Так признаем Его и Владыкою своим. Поскольку Бог есть Творец мира, а мы часть мира, то следует, что Бог и наш Творец. А за этим знанием следует вера, за такою же верою – поклонение.

Пишешь, что ты вполне не получаешь удовлетворения в том месте, где живешь. На это много причин, а не одна. Святой апостол Павел пишет: «Ходим верою, а не видением» (2 Кор. 5:7). А ты хочешь спасение свое так видеть ясно и удовлетворительно, как на ладони, тогда как, по свидетельству опытных и духовных мужей, спасение христианина во всю жизнь его находится между страхом и надеждою. Ты же все вдруг хочешь знать и видеть ясно, тогда как и человеческого своего знания относительно грамматики и прочего не могла и не можешь вдруг передать своей N. А для этого требуется немалое время, особенно когда человек пожелает побольше приобрести научного знания. Потребуются многие годы и много усилия и труда, к тому же и немало издержек. Словом, ты хочешь быть скорохватом. И подобно апостолу Фоме хочешь все испытывать осязательно. Хотя Господь и оказал снисхождение святому апостолу Фоме, но с упреком, глаголя ему: «Блаженны невидевшие и уверовавшие» (Ин. 20:29).

Изящные произведения искусства услаждают не одной красотой внешней формы, но особенно – красотой внутреннего содержания, красотой умно-созерцательной, идеальной. Откуда такие явления в душе? Это гости другой области, из области духа. Дух, Бога ведущий, естественно постигает красоту Божию и ею единой ищет насладиться. Хотя не может он определенно указать, что она есть, но, предначертания ее сокровенно нося в себе, определенно указывает, что она есть, выражая это показание тем, что не довольствуется ничем тварным.
Красоту Божию созерцать, вкушать и ею наслаждаться есть потребность духа, есть его жизнь, и жизнь райская. Получив ведение о ней через сочетание с духом, и душа увлекается вслед ее и, постигая ее своим душевным образом, то в радости бросается на то, что в ее круге представляется ей отражением ее (дилетанты), то сама придумывает и производит вещи, в которых часть отразит ее, как она представилась (художники и артисты).
Вот откуда эти гости, сладостные, отрешенные от всего чувственного чувства, возвышающие душу до духа и одухотворяющие ее! Замечу, что из произведений искусства я отношу к этому классу только те, содержанием которых служит красота незримых Божественных вещей, а не те, которые хотя и красивы, но представляют тот же обычно душевный телесный быт или те же полезные вещи, которые составляют всегдашнюю обстановку того быта. Не красивости только ищет душа, духом водимая, но выражения в прекрасных формах невидимого прекрасного мира, куда манит ее своим воздействием дух.

Некоторые говорят, что науки и искусства, особенно музыка, перерождают человека, доставляя ему высокое эстетическое наслаждение. Но это неправда. Под влиянием искусства: музыки, пения и так далее – человек действительно испытывает наслаждение, но оно бессильно переродить его.

Поэты и художники, которые удовлетворялись только восторгами, получаемыми от искусства, подобны людям, дошедшим до портика царского дворца, но не вошедшим внутрь чертога, хотя им и предлагали.

Огромное большинство наших лучших художников и писателей можно сравнить с людьми, пришедшими в церковь, где служба началась и храм полон народа. Встали такие люди у входа, войти трудно, да они и не употребляют для этого усилия, кое-что из богослужения доносится и сюда: «Херувимская песнь», «Тебе поем», «Господи, помилуй». Так постояли, постояли и ушли, не побывав в самом храме. Так поэты и художники толпились у врат Царства Небесного, но не вошли в него. А между тем как много было дано им для входа туда! Души их, как динамит, вспыхивали от малейшей искры, но, к сожалению, они эту искру не раздували, и она погасла. Мысли поэта, выраженные в его произведениях, – это его исповедь, хотя сам писатель и не сознает этого.