Мы будем поминать, как умеем, на земле, а отшедшие души будут поминать нас на небесах, и небесная молитва их об нас гораздо больше приносит нам душевной пользы, нежели наша – об них. И не только праведники, души которых в руке Божией, молятся ко Господу о нашем спасении, но и души грешных тоже заботятся об нас, чтобы мы не попали туда же, где они, и, по Евангельской притче, просят святого Авраама послать к нам в дом какого-нибудь праведного Лазаря, чтобы он вразумлял нас, что нам подобает делать, да избегнем мучений вечных.

Не испускай стонов, но возблагодари Бога и прославь Отнявшего, — и это будет нисколько не ниже Авраама: как тот отдал сына по повелению Божию, так и ты не жаловался, когда Бог взял его. Если ты, видя твоего сына умершим, возблагодаришь Бога, то получишь награду не меньшую, чем тот, кто привел сына своего и отдал его как жертву. И если ты остановишь рыдания и жалобы и всех станешь побуждать к славословию, ты получишь бесчисленные награды и свыше, и от земли; люди будут удивляться тебе, ангелы рукоплескать, Бог награждать. Когда увидишь глаза закрытые, и уста сомкнутые, и тело недвижимое, ты думай не о том, что вот эти уста уже не издают звука, эти глаза не видят, эти ноги не ходят; но думай о том, что уста эти будут говорить лучшее, глаза увидят большее, ноги будут вознесены на облаках, и что тленное это тело облечется в бессмертие, и что ты получишь превосходнейшего сына.

Поминовение, совершаемое в церкви при священнослужении, полезнее, нежели чтение Псалтири.

Я не умею горевать об отходящих, когда уверен, что они отходят ко Господу. Как горевать о них, когда они радуются?

Вникни, какой смысл в этих <погребальных> песнопениях. Но ты не внемлешь им, а беснуешься от скорби. Будь внимателен и благоразумен хотя бы при погребении других, чтобы тебе найти врачевство при своем погребении.

Если кто с благодарением и мужественно перенес утрату любимого, то назовут его любомудренным и великодушным, и будет прощено ему много прежних грехов.

Скорбь чрезмерная о смерти ближних свойственна душе безрассудной, умоисступленной и слабой. Поскорби, поплачь, но не ропщи, не малодушествуй, не негодуй; воздай благодарение Взявшему и, украсив отшедшего, препроводи его к Нему в светлой погребальной одежде. Если станешь роптать, то оскорбишь и умершего, и прогневаешь Взявшего, и повредишь самому себе; но если будешь благодарить, то и его украсишь, и прославишь Взявшего, и сделаешь пользу самому себе.

Будем плакать об умерших во грехах — я не препятствую. Будем плакать, но не бесчинно — не рвя на себе волос, не обнажая плеч, не царапая лицо, но с тихой душой источая необильные слезы. Это принесет нам пользу, потому что оплакивающий так умершего сам гораздо лучше позаботится, чтобы с ним не случилось того же самого.

Немножко не всплакнуть и не всгрустнуть нельзя об умершем. Но силою представления пересилить можно, и утишить и совсем прогнать скорбь.

Не плачь над умершим, это — общий путь; и кто достиг конца, тот блажен.

Подлинно смерть — это долг, которого невозможно заплатить никакими деньгами, — долг, от которого не избавляет ни мужество, ни мудрость, ни могущество и которого не могут отклонить от себя, наконец, и сами цари. Я, конечно, посоветовал бы тебе усилить свою печаль, если бы это дело происходило от нерадения или от скупости, тогда как можно было бы тебе своими средствами откупиться от него или отсрочить его; но если это Божие определение, твердое и неизменное, то мы напрасно скорбим и спрашиваем себя: почему такой-то умер.

Ответ касательно поминовения К. Если он нелицемерно раскаялся и принес перед Господом и перед духовником искреннее сознание и исповедание всех своих согрешений, то… без сомнения, можно его поминать, как бы его ни похоронили. Вся важность не в образе погребения, а в том, с каким душевным настроением отошел он из этой жизни. Если он только для виду и из каких-либо человеческих предположений принес только наружное раскаяние, то какая ему будет польза от церковного поминовения? Но нам совершенно неизвестно, раскаялся ли он искренно или нет, и даже приобщался ли, пусть разузнают те, кто об этом заботится, а потом пусть поступают сообразно с тем, что узнают. А что он лишен погребения и что получил конец такой позорной смертью и подобное – все это при искреннем раскаянии может послужить ему к облегчению тяжкой вины преступления, другим же послужит это к вразумлению, чтобы так не забывались и так далеко не простирали своей дерзости.

Я всегда был той мысли, что по умершим не траур надо надевать, а праздничные наряды, и не заунывные петь песни, а служить благодарственный молебен. У нас все кверху ногами перевернулось.

Господь хочет всех спасти, и по благости Своей призывает весь мир. Воли от души Господь не отнимает, но благодатью Своею толкает ее к добру и влечет к Своей любви. И когда хочет Господь кого-нибудь помиловать, то внушает другим желание за него молиться, и помогает в этой молитве. Поэтому должно знать, что когда приходит желание молиться за кого-либо, то это значит, что Сам Господь хочет помиловать ту душу и милостиво слушает твои молитвы. Но не должно смешивать желание молиться, которое внушает Господь, с желанием, которое рождается по пристрастию к тому, о ком молишься.

Когда молитва идет от чистой скорби о живом или умершем, то в ней нет пристрастия. Душа в этой молитве скорбит о нем и усердно молится, и это есть признак милости Божией.

Не раздражай Бога плачем об умершем, но умилостивляй Его; если перенесешь мужественно, то отсюда будет некоторое утешение и умершему, и тебе.

Мертвым помогают приношения, совершаемые живыми.

Мы обычно думаем, что вот зарыли в землю бедную... сыро, мрачно, тяжело. А ее там нет, она при вас смотрит на плачущих и покачивает головою; чего это плачут, ибо ей там лучше.

...Не должно скорбеть о почивших (1 Сол. 4:13), потому что скорбь эта свойственна только неимущим упования... Возможно ли людям это исполнить, когда в каждом есть какое-то естественное отвращение от смерти; кто видит умирающих, те с трудом сносят зрелище; а к кому приближается смерть, те, сколько можно, от нее бегут. Да и господствующие законы признают ее крайним из преступлений и крайним из наказаний; поэтому какая же возможность почитать ни за что исшествие из жизни, даже кого-либо из чужих, не только и близких, когда они оканчивают жизнь? К тому же видим... что и все человеческое старание имеет в виду то, что продлить нам время жизни; потому у нас и дома придуманы для жительства, чтобы тела в окружающем их воздухе не страдали от холода или жара. И земледелие что иное, как не заготовление потребного для жизни? Забота же о жизни, конечно, происходит от страха смертного. Что такое врачебное искусство? Отчего оно почтенно у людей? Не от того ли, что средствами своими, по-видимому, борется несколько со смертью. И брони, и щиты, и воинская обувь, и шлемы, и оборонительные оружия, и ограды стены, и железом кованные ворота, и доставляющие безопасность рвы, и подобное тому, почему иному делается все это, как не по страху смерти? Поскольку же естественным образом так страшна смерть, то легко ли послушаться того, кто велит остающемуся в живых не предаваться скорби об умершем?

Заплакал Иисус, чтобы показать нам свое сострадание и человеколюбивое расположение к роду нашему; заплакал Иисус, чтобы делом убедительнее, чем словом, научить нас плакать с плачущими; заплакал, но не предался горю, с одной стороны, совершенно отклоняя отсутствие слез, как нечто жестокое и бесчеловечное, а с другой — удаляясь отчаяния, как неблагородного и не свойственного мужу; заплакал, узаконивая сострадание.

...Не поставляю непременным законом того, будто совершенно уже не нужно плакать об умерших детях, и, если бы я стал утверждать это, я сказал бы то, что совершенно невозможно. Ведь и я повинуюсь законам природы и не противлюсь умеренной скорби, так как и я смертен, рожден матерью и обладаю одинаковыми с другими природными свойствами <...>
Будем плакать как верующие и не будем вести себя непристойно, подобно неверным; будем плакать так, как оплакивал Лазаря Христос, — Он и заплакал для того, чтобы показать тебе меру и предел. Зачем, в самом деле, нужно было Ему плакать о том, кого Он спустя немного времени хотел воскресить? Это Он сделал для того, чтобы ты узнал, в какой мере нужно предаваться плачу, чтобы мы обнаруживали и свойственное природе нашей сострадание и не позволяли себе подражания неверным...

Язычник, не знающий Бога, должен плакать <об умершем>, потому что он, как только умрет, прямо идет на казнь. Должен сокрушаться и иудей, который, не веруя во Христа, обрек свою душу на погибель. ...Но кто освящен благодатию, запечатлен верою, честен по поведению или неизменен в невинности, того, когда он отойдет из здешнего мира, надобно ублажать, а не оплакивать, тому надобно завидовать, а не скорбеть о нем сильно, — впрочем, завидовать умеренно, так как мы знаем, что в свое время и мы сами последуем за ними.

Хотя в пространном христианском катехизисе Православной Кафолической Восточной Церкви, в 11 члене, сказано, что душам умерших к достижению блаженного воскресения помочь могут приносимые за них молитвы, особенно соединенные с приношением Бескровной Жертвы Тела и Крови Христовой, – но это говорится о душах православных христиан, и притом умерших с верою. Душе же неправоверующего, умершего при своих заблуждениях и не принесшего в них искреннего покаяния перед Господом, какая может быть надежда на спасение? И как, и о чем молиться за такую душу? – Молиться о ее спасении («Со святыми упокой…») нельзя, потому что при жизни неправовер не отрекся от своих заблуждений и не принес искреннего раскаяния в них перед Господом. Молиться об обращении души к покаянию поздно, потому что душа по отрешении от тела каяться не может, так как будущая жизнь – время не покаянию, а воздаянию.
Да и то должно принять во внимание: к чему бы в Православной Церкви составлять особые «Чины» на присоединение римских католиков и протестантов к православной вере, если бы и без того можно было молиться о спасении их душ? Однако Святая наша Церковь от каждого неправовера, желающего быть с нею в общении, непременно требует, чтобы он всенародно – перед всею Церковью – отрекся от своих заблуждений и принял чистое христианское учение. И еще: если бы можно было молиться церковной молитвой о спасении душ умерших неправоверов, или хотя бы об облегчении их загробной участи, то непременно при богослужениях Православной Церкви употреблялись бы особые за них ектении, или прошения, однако во всех наших церковных службах и подобного ничего нет. А напротив, в 1-ю неделю Великого поста, совершая Торжество Православия, Святая наша Церковь изрекает анафему,то есть отлучение от единения с собой всех еретиков и отступников от Православия; следовательно, и латинян, или римских католиков, и протестантов. Как же, – спросим, – Церковь в одно и то же время будет и анафематствовать, и молиться за них?

Частная, келейная или домашняя молитва, преподанная опытным в жизни духовной старцем Леонидом своему ученику, может служить для православного христианина примером или образцом молитвы за какого-нибудь близкого к нему неправославного христианина. Может он, например, молиться в таком смысле: «Помилуй, Господи, если возможно есть, душу раба Твоего (имя), отшедшего в жизнь вечную в отступлении от Святой Твоей Православной Церкви! Неизведанны судьбы Твои. Не поставь мне во грех этой молитвы моей. Но да будет святая воля Твоя!»
Нам неизвестно и никому не открыто, насколько может приносить пользы душе умершего неправоверного христианина подобная молитва. Но опытом доказано, что она умеряет жгучую сердечную скорбь молитвенника за душу близкого к нему человека, хотя и не в Православии скончавшегося.

...Скажет кто-нибудь: как же ты запрещаешь оплакивать умерших, когда и праотцы плакали, и пророк Моисей, раб Божий, и затем многие пророки?.. Те, которые жили до Закона или находились под тенью Закона, оплакивали своих мертвецов; но свет Евангелия не может так помрачаться. И они справедливо плакали, потому что еще не приходил с небес Христос, Который осушил этот источник слез Своим Воскресением. Они справедливо плакали, потому что смертный приговор оставался еще в силе.

...Если бы ты стал плакать и рыдать о ком-нибудь, введенном в царские чертоги и увенчанном, то я не назвал бы тебя его другом, а явным врагом и неприятелем. Но, скажешь, я оплакиваю не его, а себя? И это несвойственно любящему — желать, чтобы он еще беспокоился о тебе и подвергался неизвестности <твоего> будущего, тогда как ему следует быть увенчанным и идти к пристанищу, или чтобы он обуревался волнами, тогда как ему можно быть в пристани.

Мы, живущие уже под благодатью, имеющие верную надежду воскресения, получившие запрещение всякого сетования, почему так упорно оплакиваем своих мертвецов по примеру язычников, поднимаем безрассудные вопли, как бы в некоторого рода опьянении разрываем одежды, обнажаем грудь, поем пустые слова и причитания около тела и гробницы усопшего? Для чего, наконец, окрашиваем платье в черный цвет, если только не для того, чтобы не только слезами, но и самою одеждою показать себя поистине неверующими и жалкими? Все это, братие, должно быть чуждо нам, непозволительно; а если бы и было позволительно, то не было бы прилично. Если бы даже и действительно в груди его была такая печаль, то и в таком случае следовало бы в безмолвии умерять скорбь рассудительностью, а не разглашать о ней с душевным легкомыслием.

Имеющим несомненную веру в воскресение из мертвых несвойственно скорбеть об усопших.

Это великая тайна премудрости Божией. Как бы покидая какой дом, идет душа и приводится к своему Владыке, а ты скорбишь?