Красота

Будем же заботиться о душевной красоте, будем украшаться этим украшением, чтобы нам войти на небеса, в духовные обители, в нетленный Брачный Чертог. Красота телесная от всего повреждается, и если даже хорошо сохраняется, если ни болезнь, ни заботы не искажают ее — что, впрочем, невозможно, — и тогда она не продолжается и двадцати лет; а красота душевная всегда цветет, никогда не увядает; она не боится никакой перемены, ни наступившая старость не наводит на нее морщин, ни приключившаяся болезнь не заставляет увядать, ни беспокойная забота не вредит, но она выше всего этого. Напротив, красота телесная не успеет появиться, как уже исчезает и, появившись, возбуждает удивление не во многих. Люди благонравные не удивляются ей, а удивляются только невоздержные.

Истинная красота познается не по внешнему виду, а по нравам и пристойному поведению.

...Никто не обвиняй красоту лица и не говори этих неосновательных слов: такую-то погубила красота и для такой-то красота была причиною гибели. Не красота виновна в этом, — нет, потому что и она дело Божие, — но развращенная воля: вот причина всех зол!

Прекрасна всякая душа, в которой видится соразмерность свойственных ей сил, но истинная и желанная красота, познаваемая только имеющими очищенный ум, принадлежит Божию и Блаженному Естеству. Кто внимательно устремляет взор на сияние и изящество этой Красоты, тот заимствует от нее нечто, как бы от красильного раствора, на собственное свое лицо наводя какие-то цветные лучи.

Ищи красоты душевной, подражай Жениху Церкви. Телесная красота производит великую наглость и много неразумного, она возбуждает ревность и нередко  заставляет подозревать тебя в гнусных поступках. Но она, скажешь, доставляет удовольствие? Один месяц или два, много, если год, но не далее; от привычки диво это скоро теряет свою прелесть. А то, что вследствие красоты бывает дурного, остается навсегда: ослепление, безумие, высокомерие. В удовольствии же, доставляемом не этою красотою, ничего нет подобного: там любовь, начавшаяся надлежащим образом, остается постоянною, как любовь к красоте душевной, а не телесной.

...Если ты увидишь мужчину или женщину красивых, не удивляйся. Посмотри, дубы высятся до небес, а их плод не годен для людей, но только для бессловесных; а лоза стелется по земле и приносит грозди прекрасного плода.

Если посмотришь на телесную красоту, то представь мысленно, что пышный этот цвет наутро будет прахом, и нынешний огонь на следующий день обратится в пепел. Ибо все, что имеет конец, и притом самый скорый, если и кажется блистательным и вожделенным, должно быть пренебрегаемо, особенно когда сулит оно и наказание.

Многие думают, что с любопытством смотреть на чужую красоту ничего не значит, но от этого рождаются прелюбодеяния и расстройства в домах.

Красота телесная есть угрожающая падением путнику яма и яд, приготовленный для других людей, если она не соединена с целомудрием; с другой стороны, она увядает в болезнях и уничтожается смертью.

Когда все перед Судиею предстанет обнаженным, тогда отнимет Господь и красоту (Ис. 3:19), и вещество украшающее, и самое изобретение искусства. Какова же краса, такова, очевидно, и слава красы. Но краса — телесная и суетная; потому и слава красы телесна и несамостоятельна.

Красотою почитай благолепие души: не то, что могут написать руки, а время разрушить, но то, что усматривается взором целомудренного ума.

Красота телесная часто возбуждает невоздержание в тех, кто смотрит на нее, а красота душевная располагает Самого Бога любить ее.

Какая польза от красоты? Никакой, напротив, от нее большие споры, величайшие огорчения, опасности и подозрения. В самом деле, не столь красивую никто и не подозревает, а красивая, если только не отличается особенною, необыкновенною скромностью, сейчас же делается предметом дурной славы, и даже муж обращается с нею недоверчиво, а что может быть тягостнее этого? И не столько испытывает он наслаждения при виде ее красоты, сколько терпит огорчений от своей подозрительности. Да и наслаждение вследствие привычки теряет свою силу, когда самая душа приобретает славу нерадивой, рассеянной, своевольной, когда она делается завистливой, когда исполняется великой гордости, — потому что ко всему этому особенно приводит нас красота. Между тем мы не находим, чтобы та, которая не столь красива, имела в себе столько препятствий вести жизнь добродетельную.

Где красота женщин, красивые лица Евиных дочерей, стройность их членов, пышность одежд? Истлевают они... и исчезают внезапно, как будто и не было их.

Не будь привязан к данной тебе на время красоте, чтобы не предстать перед Богом лишенным всякой красоты.

Не полагайся, человек, на красоту свою, она истлевает во гробе.

Не думай, что красота зависит только от телесного благообразия. Представь девицу благообразную, но нескромную, болтливую, сварливую, склонную к пьянству и расточительности: не безобразнее ли она всякой некрасивой?

Бог попускает и безумным женщинам быть красивыми, чтобы разумная и мудрая не удивлялась этому качеству, а понимала настоящую красоту.

...Красота души есть соразмерность в добродетели, а безобразие — нарушение меры вследствие порока.

Если красота телесная прельщает сердце твое, то помысли, в какой она обратится смрад, — и успокоишься.

Смотрящие на предметы поверхностно, без внимания, когда видят человека, или другое, какое случится, явление, ничего более в нем не исследуют, как только то, что видят; для них достаточно увидеть объем тела, чтобы подумать, что они составили полное понятие о человеке; человек же, одаренный умом проницательным и образованный, не вверяет рассматривание предметов одному чувству зрения, не останавливается на одном только видимом, и невидимого не почитает несуществующим, но наблюдает как природу души, так и природные качества тела, и рассматривает их как вообще, так и каждое отдельно; потом каждое из них отличает от другого особым понятием, и снова смотрит на общий их строй и соединение в составе предмета. Так и при исследовании красоты, несовершенный по уму, как скоро увидит какой-нибудь предмет, имеющий вид некоторой красоты, то самое <в нем> сочтет прекрасным по своей природе, что привлекает  удовольствием его чувство; больше сего не старается ничего исследовать; а кто имеет чистое око души и может созерцать такого рода предметы, тот, оставив восхищаться веществом, подчиненным идее красоты, пользуется видимым как некоторою ступенью к умосозерцанию красоты разумной, по общению с коею и все прочее есть и называется прекрасным. Но при такой грубости ума, составляющей принадлежность большей части людей, мне кажется трудным делом, чтобы те, кои в своих понятиях отделяют и разъединяют вещество от созерцаемой при нем красоты, могли понять сущность прекрасного самого по себе; и если кто захочет внимательно исследовать причину превратных и ложных представлений, то, мне кажется, не найдет никакой другой, кроме той, что чувства души нашей не обучены тщательно различать, что добро и что не таково. Потому, уклонившиеся от стремления к истинному благу люди, одни ниспали в любовь плотскую, другие увлеклись страстью к бездушному веществу денег, иные поставили для себя благо в чести, славе и господстве, некоторые страстно предались искусствам и наукам, а более грубые ценителями прекрасного сделали гортань и чрево. Отрешившиеся же от грубых понятий и пристрастия к предметам видимым взыскали простое, невещественное и не имеющее вида естество красоты, они не обманулись в избрании вожделенного блага и не увлеклись прелестью подобного рода <предметов> настолько, чтобы, видя кратковременность заключающегося в них удовольствия, не прийти к презрению оных. Итак, вот путь, ведущий нас к обретению истинно прекрасного: все прочее, что влечет к себе расположение людей, что считается прекрасным, а потому удостаивается заботы и внимания, презирать как низкое и кратковременное и ни на что таковое не тратить своей желательной силы, но и не оставлять ее в праздности и неподвижности, заключив ее в самих себе; а очистив от пристрастия к предметам низким, возводить туда, куда не досягает чувство, так чтобы ни красота неба, ни сияние светил, ни другое что из видимых красот не приводило нас в удивление, но чтобы созерцаемая во всех этих предметах красота руководила нас к желанию той красоты, которой славу поведают небеса и ведение о которой возвещает твердь и все творение (Пс. 18:2). Когда душа возвысится до такой высоты, и все ею понимаемое оставит позади себя, как низшее искомого предмета, тогда достигнет уразумения того величия, которое превознесено превыше небес. Но как может взойти на такую высоту тот, чьи заботы обращены к предметам низким? Как может взлететь на небо тот, кто не окрылил себя небесными крыльями и посредством высокой жизни не сделался легким и способным подниматься кверху? Кто так чужд таинств евангельских, что не знает, что одна есть колесница для поднятия души человеческой на небо — уподобиться видом летающей голубице, которой крыльев возжелал себе пророк Давид (Пс. 54:6). Сим иносказанием Писание обыкновенно именует силу Духа, потому ли, что птица сия не имеет злобы, или потому, что она гнушается зловония, как говорят наблюдатели. Итак, кто отдалился от всякой гневливости и зловония плотской нечистоты и возвысился над всеми низкими и земными предметами или, лучше, вышеуказанными крыльями взлетел выше всего мира, тот найдет то, что единственно достойно желания, сделается и сам прекрасным, приблизившись к красоте и, пребывая в ней, станет чистым и световидным по общению с истинным Светом.

Внешний мир с его красотами благотворно действует на человека, и душа, способная наслаждаться красотой мира, есть душа возвышенная, но человек, достигший совершенства, созерцает в душе своей такую красоту, перед которой видимый мир ничего не стоит. Господь сказал про душу человека, любящего Бога: «Мы придем к нему и обитель у него сотворим» (Ин. 14:23). Непостижимо, как это в маленьком сердце помещается Сам Господь, а где Господь, там и рай, там и Царство Божие. «Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк. 17:21).

Нынешний мир есть только слабое подобие мира, бывшего некогда до грехопадения. Есть мир Горний, о красотах которого мы не имеем понятия, а понимают его и наслаждаются им только люди святые. Этот мир остался неповрежденным, но земной мир после грехопадения резко изменился. Это все равно как если бы кто-нибудь лучшее музыкальное произведение, например, Бетховена разделил на отдельные тона, тогда впечатление целого не получилось бы. Или картину, например Рафаэля разорвать на клочки и рассматривать отдельные кусочки – что увидели бы мы? Ну, какой-нибудь пальчик, на другом лоскутке – часть одежды и так далее, но величественного впечатления, которое дает произведение Рафаэля, мы, конечно, не получили бы. Разбейте великолепную статую на части, и впечатления прекрасного не получится. Так и нынешний мир. Некоторые подвижники даже отвращали от него свои взоры. Известен один подвижник, который загородил иконой единственное окно своей кельи, а из него открывался восхитительный вид. Его спросили:
- Как это ты, отец, не хочешь даже взглянуть, а мы не могли налюбоваться и на небо, и на горы, и на Эгейское море с его островами.
- Отчего я закрывают окно, вам не понять, но созерцать красоты мира этого я не имею желания.
Это оттого, что он созерцал красоту Горнего мира и не хотел отвлечь от него своего внимания. Действительно, кто познал высшее блаженство, тот нечувствителен к земным утешениям. Но для этого познания надо иметь высокую душу.

«Смотри, какая картина, – начал батюшка, указывая на луну, светящую сквозь деревья. – Это осталось нам в утешение. Недаром сказал Давид пророк: «Возвеселил меня творением Твоим» (Пс. 91:5). Возвеселил меня, – говорит он, хотя это только намек на ту дивную, недомысленную красоту, которая была создана первоначально. Мы не знаем, какая тогда была луна, какое солнце, какой свет… Все это изменилось по падении. Изменился и видимый, и невидимый мир».

Земля – это место изгнания, ссылки. За уголовные преступления людей осуждают на каторгу, кого на двенадцать, кого на пятнадцать лет, а кого и навсегда, до смерти. Вот и мы провинились, согрешили перед Господом и осуждены на изгнание, на каторгу.
Но так бесконечно любвеобилен Господь, что даже в этом месте изгнания оставил Он нам много красот, много радости и утешения, которые особенно понимаются натурами, обладающими так называемой художественной чуткостью. Эти красоты здешнего мира только намек на ту красоту, которой был исполнен мир первозданный, каким его видели Адам и Ева. Та красота была нарушена грехом первых людей.
Представьте себе чудную статую великого мастера – и вдруг ее хватили обухом. Что от нее останется? Осколки. Мы можем подобрать их, можем отыскать отдельно шею, часть руки или лица, признаки красоты линий сохранятся и в этих отдельных осколках, но уже не получить нам прежней гармонии, прежней цельности, красоты еще не разрушенной статуи.
Так и грехопадение первых людей разрушило красоту Божьего мира, и остались нам только осколки ее, по которым мы можем судить, как прекрасно все было раньше, до грехопадения. Но придет время всемирной катастрофы, и весь мир запылает в огне. Загорятся земля, и солнце, и луна – все сгорит, все исчезнет, и восстанет новый мир, гораздо прекраснее этого, который видели первые люди. И настанет тогда вечная радостная жизнь, полная блаженства во Христе.