Если ты будешь иметь огонь порочного пожелания, то представь огонь тамошнего мучения, и твой огонь погаснет.

Неправильное учение обыкновенно ведет за собой дурную жизнь, так и развратная жизнь часто производит неправильные учения.

Худые навыки, усиливаясь с течением времени, производят такой вред, что люди, однажды предавшись разврату, уже не могут покориться никакому убеждению и, как пленники, влекутся туда, куда направляет их диавол. Он, наконец, управляет ими и делает те гибельные внушения, которым юноши с удовольствием следуют, имея в виду только настоящее услаждение и не думая о скорбях в будущем.

Избегайте порока; он силен на то, чтобы любителей своих приводить в неистовство и делать неразумными.

Если же, по твоему мнению, усердие о добром трудно, то сравни с противоположной жизнью, и найдешь, сколько труднее порок, если примешь во внимание не настоящее, но что будет после. Ибо кто услышал о геенне, тот ужо не с трудом каким и усилием будет удаляться от греховных удовольствий; а напротив того, и одного страха, овладевшего помыслами, достаточно ему, чтобы изгнать из себя страсти.

Если кратковременный порок есть тяжкое зло, то какое; прощение, какое оправдание могут иметь те, которые постоянно упражняются в нем и никогда не насыщаются?

Когда ты поносишь кого-нибудь, это голос не души, но твоего гнева; когда срамословишь, то не она так говорит, но твое безрассудство; когда злословишь — это говорит ненависть; когда обманываешь это дело любостяжания: все это не душе принадлежит. Эти пороки принадлежат прившедшим в душу страстям.

Не имел бы и силы порок, не прикрашенный ничем хорошим, привлекающим обольщаемого к пожеланию.

Кто не ожидает, что даст отчет в сделанном им, тот, конечно, будет держаться всякого порока.

Причина всякого порока есть тщеславие и сласть.

Порок ослепляет разум, а покаяние, возжегши светильник, издали указывает ему Бога.

Порок не столько могуществен, чтобы превозмогать ему добрую силу, и безрассудство естества нашего не выше и не тверже Божественной премудрости. Да и невозможно превратному и изменяемому быть сильнее и постояннее того, что всегда то же и водружено в добре. Совет же Божий всегда и непременно неизменен, а нашей природы превратность нетверда даже и во зле.

Если ты говоришь о приятности порока, то скажи и о конце его: ведь он ведет к смерти, как добродетель руководит нас к жизни.

Душа, сподобившаяся вместить в себе силу свыше и этот Божественный огонь, имея в членах своих срастворенную любовь небесного благого Духа, совершенно отрешается от уз порока.

Гораздо хуже и больше заслуживает наказания — хвалить погрешающих, нежели погрешать. Кто, погрешив, осуждает грех, тот возможет со временем исправиться, имея в осуждении греха весьма великую помощь к тому, чтобы раскаяться; а кто хвалит порок, тот лишает себя помощи покаяния, поскольку соизволение есть приговор развращенного сердца и души неисцелимо больной, то похваляющий грех справедливо называется гораздо более беззаконным, нежели погрешающий; ибо один весьма скоро удалится от греха, а другой вовсе не удалится, хотя и превозможет тот или другой приговор.

Нам нужно знать, что не потому только мы должны очищаться от всякого порока, что он возмущает наше чувство, но потому, что он не довольствуется тем, чтобы господствовать одному без соучастия других, а, введя свирепую толпу всех страстей, разнообразным пленом опустошает покоренный ему дух.

Кто по собственной воле предается порокам, тот достоин не слез, а рыдания.

Что порок везде невыгоден, в настоящем — худой сожитель, а в будущем — сильный обличитель — это подтвердят тебе многие.

Как добродетель оставляет замечательные черты в жизни и в разумении, так и порок усматривается в том и другом.

Памятование о преисподней, как бы некоторое лекарство горькое, может истребить всякий порок, если оно будет постоянно жить в нашей душе.

Если же бояться Бога значит иметь мудрость (Притч.1:7), а порочный не имеет этого, то, без сомнения, он лишен мудрости; а лишенный истинной мудрости бессмысленнее всех.

Порок имеет приятность пагубную, а добродетель — трудную и славную, потому что добрая слава с приятностью орошается потом. Поэтому надлежит порока избегать, а добродетели держаться неослабно.

Оставаясь порочным в старости, человек показывает, что в юности он был таким не по неведению, не по неопытности, не по молодому возрасту, а по нерадению. Кто и в старости бесчинствует по-прежнему, то можно ли такому человеку и называться старцем, когда он не почитает даже своего возраста?

Должно возненавидеть сребролюбие, тщеславие и удовольствие, как матерей пороков и мачех добродетелей.

Удовольствия порока кратковременны, а скорбь постоянна; от добродетели же, напротив, радость нескончаемая, а труд — только временный.

Так как порок не простирается в беспредельность, но ограничен необходимыми пределами, то по этому самому за пределом зла следует преемство добра; а таким образом всегдашняя подвижность нашей природы опять, наконец, возвращается на добрый путь, вспоминанием прежних несчастий направляемая не отдаваться снова в плен подобным бедствиям. Поэтому нам снова будет возможно течение на поприще добра, потому что порок по природе своей ограничен необходимыми пределами.

Как гнилые раны очищаются горькими лекарствами, прижиганиями и отсечениями, так и пороки останавливаются наказанием.

...Если мы живем порочно, то, хотя бы никто не порицал нас, мы оказываемся всех несчастнее...

Вся порочность происходит от нашего легкомыслия, от того, что мы не с начала и не с первого возраста руководим детей к благочестию.

Будем заботиться о добродетели и избегать порока, потому что первая приносит пользу и живым, и отшедшим, а последний вредит с обеих сторон, подвергая их позору и уводя к вечным наказаниям.

Хотя порок пребывает в самом естестве, однако же преобладает там только, где находит себе пажить.

Если мы не совершили преступлений, какие совершили другие, то это может быть потому, что не имели к тому случая: обстановка и обстоятельства были другие. Во всяком человеке есть что-нибудь хорошее и доброе; мы же обыкновенно видим в людях только пороки, а хорошего ничего не видим.

Отцы говорят, что невозможно кому-либо совершенно очиститься от плотских пороков, если не осознает, что весь труд и старание его не могут быть достаточны для достижения такого совершенства, и если не убедится, будучи научен не столько наставлением преподающего, сколько расположением, усилием и опытом собственным, что достигнет его не иначе, как по милосердию и при помощи Божией. Ибо для получения столь величественной и столь превосходной награды за чистоту и непорочность, каков бы ни был употреблен труд поста, бдения, чтения, уединения, отшельничества, не может быть достоин того, чтобы получить ее по заслугам своего старания или труда. Ибо собственный труд или человеческое старание никогда не заменит Божественного дара, если он, по милосердию Божию, не будет сообщен желающему.

...Через упражнение в <пороке> мы принимаем некоторый чуждый и противный естеству навык, т. е. приходим в навык некоего губительного недуга, так что, если даже пожелаем, не можем исцелиться без многой помощи, без многих молитв и многих слез, которые могли бы преклонить к нам милосердие Христово.

Как гной, скопившийся в светлом зрачке глаза, ослепляет и помрачает свет его, так и ум, занятый пороками, помрачается и ослепляется в душе нашей.

Вот верх благ, венец надежд, предел всякого блаженства — естеству не возмущаться более пороком...

Как добродетель обыкновенно рождается от скорбей и бесчестия, так и порок от сластей и тщеславия.

...Нет никого из проводящих жизнь в пороке, кто не испытывал бы безмерных мук, как в то время, когда замышляет злые дела, так и тогда, когда осуществляет свой замысел на деле.

Порок, когда неудержимо неистовствует и не допускает уцеломудрения, обыкновенно одним только наказанием может быть остановлен.

Пусть никто не осуждает нас, что мы назвали человека порочного худшим дикого зверя. Зверь хотя не имеет кротости от природы, но легко может быть обманут и проявить себя тем, что он есть; а от человека, замышляющего зло и принимающего на себя различные виды, остеречься гораздо труднее, нежели от дикого зверя; часто он одевается шкурой овцы, а внутри скрывает волка; поэтому многие неосторожные и впадают в его сети.

...Если ты имеешь много телесных преимуществ, а душевных не имеешь, то как же ты не хуже бессловесных? Представь себе кого-либо самого порочного, живущего в неге и изобилии: конь способнее его к войне, вепрь крепче, заяц быстрее, павлин красивее, лебедь благозвучнее, слон больше, орел зорче, все птицы богаче. Почему же ты достоин чести обладать бессловесными? По разуму... опять ты хуже их, потому что, когда ты, имея разум, бываешь глупее бессловесных, то лучше было бы, если б ты сначала не был разумным.

Порочная жизнь унижает догматы о воскресении, о бессмертии души, о суде и принимает много противного: судьбу, необходимость, неверие в Промысл. Душа, погрязшая в многочисленных пороках, старается изобретать для себя подобного рода утешения, чтобы не скорбеть при мысли, что есть Суд и что нас ожидает воздаяние за добро и зло. Такая жизнь производит бесчисленное множество зол, делает людей зверями и даже бессмысленнее зверей; что есть в каждой породе зверей порознь, то она часто соединяет в одном человеке и извращает все.

Таковы все люди порочные, сознающие за собой множество зол: они часто пробуждаются от сна с беспокойными мыслями, со смущенными глазами; все возбуждает в них подозрение, все приводит их в ужас, душа их исполнена тяжкого предчувствия и боязни, смущается и изнывает от страха и ужаса. Ничего не может быть бессильнее, ничего безумнее такой души; как беснующиеся не способны владеть собой, так и она собой не владеет. Как она может прийти в сознание, подвергшись такому омрачению? Между тем если бы она любила тишину и спокойствие, то могла бы познать свое благородство. Но когда ее возмущает и устрашает все: и сновидения, и слова, и действительные явления и подозрения, — то как она может прийти в самосознание, находясь в таком неспокойном и расстроенном состоянии?

...Все, происшедшее от скотского бессловесия и взятое в отдельности, при худом употреблении ума стало пороком; как и наоборот, если рассудок восприимет власть над таковыми движениями, то каждое из них превратится в вид добродетели. Так раздражительность производит мужество, робость — осторожность, страх — благопокорность, ненависть — отвращение от порока, сила любви — вожделение истинно прекрасного, а величавость нрава возвышает над страстями, и образ мыслей сохраняет непорабощенным злу. Такой вид возношения духа похваляет и великий Апостол, повелевая постоянно помышлять о горнем (Кол. 3:2). Так можно найти, что всякое таковое движение, возносимое возвышенностью мысли, сообразуется с красотою того, что по образу Божию. Но поскольку есть какая-то тяжелая и вниз стремящаяся наклонность греха, то чаще бывает иное, ибо тяжестью бессловесного естества более увлекается вниз владычественное души, нежели сколько тяжелое и перстное возносится вверх возвышенностью мысли. Потому нередко окаянство наше делает, что не узнаем Божия дара; потому что плотские страсти налагаются, подобно гнусной личине, на красоту того, что по образу <Божиему>.

...По искоренении порока на его место вводится добродетель, а по преуспеянии в этом, мудрование плоти не восстает уже против духа, и не может восстать, потому что умерщвлена его сила противиться, но делается готовым ко всякому надлежащему служению, пребывая благопокорным и послушным владычеству духа. Ибо когда прогнан воитель — защитник порока, а на место его вошел поборник добродетели, облекшийся в броню правды и вооруженный мечом духовным, оградившийся защитительным вооружением — шлемом спасения, щитом веры, имеющий на себе всякое духовное вооружение (Еф. 6: 14—17), тогда раб — тело – боится своего господина и с готовностью принимает повеления преобладающего, по которым при служении тела преуспевает добродетель.

Не нападая через меру на людей и не клевеща на разумный род, но с великой пощадой Священное Писание изрекло: «Человек в чести не пребудет; он уподобится животным, которые погибают» (Пс. 48:12). Ибо если исследуем в точности, то мы в опасности уподобляться не только скотам, но и неукротимым зверям; лучше же сказать, любитель гнусных страстей и их превосходит. И подлинно удивительно и странно то, что каждый зверь порабощен одному недостатку, а почитаемый человеком, совместив в себе все в совокупности недостатки, простирается далее их неразумия. И чтобы слова эти не показались тебе преувеличением, рассмотрим дело беспристрастно. Когда скачет кто, как вол, бьет ногами, как осел, ржет на женщин, как женонеистовый конь, предается обжорству, как медведь, утучняет тело, как мул, помнит зло, как верблюд, гневлив, как лев, хищен, как волк, язвит, как скорпион, хитр, как змея, соблюдает яд лукавства, как ехидна, собирает деньги, или, лучше сказать, грехи, как мухи едкую пыль; тогда возможно ли кому этого зверонравного причислить к людям, не усматривая в нем черт естества кроткого, но примечая смрад какой-то, по языческому баснословию, скиллы, химеры и гидры. Если же спросишь: поэтому что же надобно делать? — то отвечу тебе: необходимо непрестанно иметь в руках духовное зеркало, имею ввиду Божественные Писания, в которых заключаются и история людей добрых, и постановленные Богом спасительные законы. Ибо это зеркало не показывает только безобразие, но и прелагает таковое, если пожелаем, в неизобразимую красоту.

Что может быть несчастнее человека, живущего порочно, который, кроме того, что раболепствует имуществу, еще оскорбляется достоинствами других, славу других считает собственным наказанием, призывает суд сам на себя, терзается своей совестью, мучится в своей душе, становится палачом для самого себя?

Когда дар Божий и благодать приумножаются в человеке и богатеет он в Господа, тогда порок, хотя отчасти и остается в человеке, не может вредить ему и не имеет никакой над ним силы, или никакой в нем доли.

Так обыкновенно действует порок: всегда враждуя против добродетели, он свои преступления старается ей приписывать.

Когда сребролюбие, самолюбие и непокорность соединяются вместе, то чего еще недостает для совершенной погибели? Тогда все развращается и образуется огромное болото грехов.