Ум

У нас нет каких-либо многих познавательных сил, хотя и многообразно постигаем чувствами то, что живет. Одна у нас сила, это — вложенный в нас ум, обнаруживающийся в каждом из чувствилищ и объемлющий существа. Он посредством глаз видит явление, посредством слуха уразумевает сказанное, любит приятное и отвращается того, что не доставляет удовольствия; действует рукою, как ему угодно, берет и отталкивает ею, как признает что для себя полезным, пользуясь для этого содействием этого орудия.

Если ум тщательно будет стоять над чувствами своими, то приобретает бессмертие.

Наш ум легче всякой птицы и парит выше. А когда он получит еще благодать Духа, — о, как тогда он быстр, как стремителен, как перелетает через все, как нелегко спускается вниз и падает на землю! Устроим себе такие крылья; на них мы в состоянии будем перелететь и бурное море настоящей жизни. Быстрейшие из птиц в короткое время безвредно перелетают через горы и холмы, моря и утесы. Таков и ум: когда он бывает окрылен, когда оставляет все житейское, тогда ничто не может удержать его, тогда он выше всего и даже разжженных стрел диавола. Диавол не такой искусный стрелок, чтобы мог достигать до этой высоты, — но что? Он бросает стрелы — потому что бесстыден, — но они не достигают цели: стрела возвращается к нему без успеха, и не только без успеха, но и на его собственную голову, потому что, будучи брошена им, она непременно должна поразить кого-нибудь; если она не поразила того, в кого брошена, то непременно поражает бросившего.

Хранению ума пристойно и достойно именоваться светородным, молниеродным, светоиспускательным и огненосным. Ибо, истинно сказать, оно одно превосходнее самых великих телесных добродетелей, сколько бы их ни имел кто. Этого-то ради и надлежит называть эту добродетель самыми почетными именами ради рождающихся из нее светозарных светов. Возлюбившие ее, из грешников непотребных, скверных невежд, несмысленных, неправедных делаются силою Иисус-Христовою праведными, благопотребными, чистыми, святыми и разумными: и не только это, но и начинают созерцать таинства и богословствовать. Сделавшись созерцателями, они переселяются к этому пречистому, беспредельному Свету, прикасаются к Нему неизреченными прикосновениями, с Ним живут и действуют.

Ум порочный, когда тело возбуждаемо бывает чувствами к свойственным ему похотям и сластям, последует за ним, и сослагается с его мечтаниями и стремлениями. Но ум добродетельный воздерживается и отвлекает себя от страстных мечтаний и стремлений, и паче любомудрствует делать свои движения лучшими.

Как чувство тела, когда здорово, чувствует какой схватывает его недуг, не распознающий же того болит нечувствием, так и ум, поскольку хранит целую свойственную ему деятельность, постольку сознает силы свои и видит, откуда находят на него страсти более тиранские, и на ту часть направляет более настоятельное противоборство. Но положение его бедственно, если он в нечувствии проживает дни свои, уподобляясь бьющемуся с врагом ночью, так как не видит вражеских помыслов.

...Как земля, если земледелец не обрабатывает ее, зарастает тернием, и особенно если она хорошего качества; так и ум, если не упражняется в молитве и чтении и не имеет этого своим <непрестанным> делом, — одебелевает и не замечает того. И как земля, хотя идет на нее дождь и светит солнце, не приносит пользы земледельцу, если он не засеивает ее и не охраняет, так и ум без нравственного делания не может иметь ведения, хотя, может быть, и от благодати получил его.

Прежде всего наше имение и богатство — это врожденный наш ум. До тех пор пока мы держимся спасительного пути, мы имеем его сосредоточенным в отношении самого себя и в отношении Первого и Высочайшего Ума — Бога; когда же откроем двери страстям, тогда немедленно он расточается, блуждая вокруг плотских и земных вещей, вокруг многовидных услаждений и связанных с ними страстных помыслов. Его богатство — это здравый смысл, который до тех пор пребывает в нем и проводит различие между добром и злом, доколе он сам пребывает в заповедях и единении с Богом, повинуясь Высочайшему Отцу. Если же он сбросит узду, тогда он расточается на блуд и безрассудство, расточается по частям на то и другое зло. Это же, посмотри, относится и ко всякой нашей добродетели и силе, являющимися воистину нашим богатством, которое, если под действием многовидного зла поддается ему, — расточается. Ибо ум по своей природе простирает желание свое к единому и истинному Богу, единому благому, единому желанному, единому дающему наслаждение, не смешанное ни с какой печалью. Когда же ум расслабеет, тогда душевная сила истинной любви отклоняется от этого истинного достойного предмета стремлений и расточается на всевозможные стремления услаждения: то расточается на вожделение не необходимых яств, то на вожделение нескромных тел, то на вожделение неполезных вещей, а иногда на вожделение тщетной и неславной славы. И таким образом несчастный человек разменивается на мелочь и, связанный мыслями о подобного рода вещах, и самое солнце, и воздух — общее богатство для всех — без удовольствия вдыхает и созерцает.

...Ум наш, еще не отступивший от Бога, вызывает в нас гнев только против диавола и употребляет мужество души на борьбу против дурных страстей, против князей мрака, против духов зла. Если же он не держится Божественных заповедей вооружившего его Владыки, тогда он воюет против ближних, неистовствует на соплеменных, приходит в ярость на не выражающих одобрения безумным его стремлениям; и человекоубийцей, увы, становится человек, уподобившись не только бессмысленным скотам, но и пресмыкающимся и ядовитым животным, — становится скорпионом, змеею, порождением ехидны тот, который поставлен, чтобы быть в сынах Божиих.

Ум богословский, самыми словесами Божиими услаждаемый в душе и палимый, достигает своих мер бесстрастия в достаточной широте. Ибо словеса Господня, как говорится, словеса чиста, сребро разжжено, искушено земли (Пс. II, 7). Л ум знательный, утверждаясь на испытании благодатным воздействием, бывает выше страстей. Вкушает и богослов опыта звательного, если смиреннейшие водворит в себе расположения, причащается и знатель в некоей мере созерцательной добродетели, если не погрешительною имеет рассудительную часть души. Ибо оба сии дарования не случается каждому стяжать в совершенстве; чтобы каждый из имеющих одно из них, дивясь тому, чем превосходит его другой, преуспевал в смиренномудрии с ревностию оправданной жизни.

Ум нужно избавить и хранить от незнания, столь ему враждебного, так как оно, омрачая его, не дает ему знать истину, — собственный его предмет и цель стремлений его. Для этого надо его упражнять, чтобы он был светл, и чист, и мог хорошо различать, что требуется для нас, чтобы очистить душу от страстей и украсить ее добродетелями.
Такой светлости ума можем мы достигнуть двумя способами: первый, и более необходимый, есть молитва, которою нужно умолять Духа Святого, да благоволит Он излить свет Божественный в сердца наши, что, наверное, и сотворит Он, если воистину будем мы искать единого Бога, если искренно будем ревновать о том, чтобы во всем поступать по воле Его, и если в каждом деле будем охотно подчинять себя совету опытных духовных отцов наших и ничего не делать без совета их.
Второй способ упражнения ума есть постоянное рассматривание вещей и углубление в познание их, чтобы ясно видеть, какие из них хороши и какие плохи; не так, как судит о них чувство и мир, но как судит правый разум и Дух Святой или истинное слово Богодухновенных Писаний и духоносных отцов и учителей Церкви. Ибо когда такое рассматривание и углубление будет правильное и подобающее, то в итоге оно дает нам ясно понять, что мы должны от сердца ни во что вменять и почитать суетным и ложным все, что любит и что всячески ищет слепой и развращенный мир.

Существенное света познание духовное, ум внимательный и непарительный, действо молитвы истинное, из глубины сердца непрестанно потоком исходящее, души воскресение и ввысь устремление, божественный страх и в духе наполнение всецелое, и Богом движимое ангельское души возбуждение обрести невозможно в нашем роде, потому что сейчас в нас, по множеству искушений, господствует тиранство страстей. Уму обычно о всем таком мечтать прежде времени, так как это легкое занятие; но за это он иногда теряет и то малое доброе устроение, которое дано ему Богом. Почему со многим рассуждением нужно не искать прежде времени, что бывает в свое время, и, отбрасывая то, что в руках, мечтать об ином чем. Уму естественно о сказанном выше строить легкие фантазии и воображения, хотя еще не достиг того. Потому не мал страх, чтобы не лишился таковой и того, что дано, и не потерял разума, впав в прелесть, как ставший мечтателем, вместо безмолвника.

Где находится тело, там пусть будет и ум, чтобы между Богом и сердцем не было никакого расстояния или преграды, помрачающих сердце и удаляющих его от Бога.

О брате! Да вникнем глубже и да увидим козни всеобщего нашего врага диавола, каковы они, во всяком месте им употребляемые! А особенно, когда человек не будет по возможности стараться иметь заботу о внимании своему сердцу и «блюдении ума», которые обучают чувства ограничивать свои деяния и не губить времени, данного на покаяние! А без этого «делания» хотя телом и удаляемся в безмолвные места, но умом нашим бродим по всему свету. На что скажу вам следующий случай. Был у нас и гостил калужский рыжий послушник Филипп, по мнению некоторых, стоит в церкви углубленный и бывает как бы во исступлении. И точно так, только в противной части; потом приходит к нам в келью красноречие высыпать… Мы, заметив вред, не стали после и в келью пускать, да и запрещали нашим с ним разговоры продолжать… Однажды я, многогрешный, выхожу из церкви от вечернего пения, и он по своей надменности при многих начал мне изъявлять свои деяния. Я вопросил его:
– Брате Филиппе! Скажи, пожалуй, когда ты в церкви стоишь, где ум свой ставишь?
Он отвечал:
– Я ум свой в небо устремляю и оттого по всему свету развеваю!
– Ох! как ты высоко и далеко летаешь! – сказали мы, – а нас Господь да сохранит от такового внимания.

Ложный путь, если мы будем стараться постигнуть все одним умом, будем обращать внимание на разные сомнения да вопросы, стараясь сразу уяснить себе их, – враг закидает тогда, совсем забьет…
Чем более живет монах в монастыре, тем больше узнает, тем большему научается. Это происходит постепенно. Конечно, Бог может сразу обогатить нищего. Бывали случаи, что сразу просвещался ум свыше. Возьмите в пример земного царя. Ведь он может, встретив нищего, дать ему несколько тысяч или даже десятков тысяч рублей, и нищий стал богат, хотя до сих пор самый большой капитал его был сорок копеек. Так же и Господь может просветить разум человека. Одно дело – ум, другое – рассуждение. Рассуждение есть дар Божий, как и все вообще у нас есть дар Божий. Но рассуждение выше других даров и приобретается не сразу. Человек может быть очень умным, но совершенно не рассудительным, может удовлетворять самым низменным скотским потребностям, иметь любовниц и даже совершенно не признавать Бога. Есть люди плотские, которые только и живут для чрева, для блуда. Есть люди душевные, эти повыше плотских. И, наконец, есть люди духовные. Разница между душевными людьми и духовными громадная. Ибо, как говорит апостол: «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием» (1 Кор. 2:14), он может познать всякую человеческую мудрость, всякую философию одним словом, но духовного рассуждения не имеет.

Ум, когда упражняется в чтении Священного Писания и молитве и тому подобном, очищается от страстей и просветляется. Когда же он погружен только в земное, то он грубеет и становится как бы неспособным к пониманию духовного.
Я знал двух братьев, один тогда был врачом, а другой – профессором в Духовной Академии (ныне митрополит Антоний Петербургский). Два брата избрали себе разные дороги и после многих лет разлуки сошлись вместе и начали беседу. Конечно, беседа коснулась и духовной стороны. Все, что говорил врач, было понятно профессору Академии, а что говорил профессор, не мог понять врач, не то, чтобы не хотел, нет – не мог, как ни старался, и попросил брата начать разговор о чем-нибудь другом.