Богатство

Небесное Царство получил Закхей, бывший богатым, да и не только богатым, но начальником мытарей, несмотря на то, что тесны врата в Небесное Царство. Как же богатый Закхей мог войти в них? Разве потому он мог войти, что был мал ростом, и ему легко было войти? Но не думаю так, ибо хотя и мал был этот верблюд, зато имел великий горб – был очень богат, и пока он этого горба, то есть богатства, не сбросил, до тех пор врата небесные были тесны для него. Только отказавшись от него одним словом: «Господи! половину имения моего я отдам нищим и, если кого чем обидел, воздам вчетверо» (Лк. 19:8), он тотчас смог пройти. Если и ныне кто-либо из богатых скажет: «Господи! Вот я половину имения отдам нищим, и, если кого чем обидел, воздам вчетверо», то и ему будет сказано: «ныне пришло спасение дому сему» (Лк. 19:9).

Человек, слишком занятый земными делами, не может должным образом усвоить небесного, но по необходимости, заботясь об одном, лишается другого.

Руки даны для того, чтобы ты простирал их на молитву, но если ты не ведешь себя трезвенно, ты простираешь их на любостяжание.

Людям надобно или совсем не приобретать ничего излишнего, или, имея то, быть твердо уверенным, что все житейское по естеству тленно, может быть отнято, потеряно и разрушено, и что потому, когда случится что, не должно малодушествовать.

Вера и удаление от мира есть смерть для сребролюбия.

Как же можно спастись богатому? – Все стяжание свое сделав общим для нуждающихся, ... изгоняя из души пристрастие к большему и ни в коем случае не преступая пределов необходимого.

Деньгами должно владеть, как подобает господам,– так, чтобы мы властвовали над ними, а не они над нами.

Ничто не богатее добродетельной нищеты.

...Кто трудится для тленного, тот подобен винограднику, который воспитывает в себе стволы, листья и вьющиеся лозы, но не дает вина, производящего веселие и достойного царских хранилищ.

Если ты пригвождаешь себя к земле, тогда как тебе предложены блага небесные, то подумай, какое в этом оскорбление для Дарующего их.

Если желаешь увидеть блага, которые уготовал Бог любящим Его, вселись в пустыню отречения от своей воли...

...Приобретение богатства соединено с великим бесчестием. Оно душу делает гнусною — а что бесчестнее этого?

Душа богатого исполнена всех зол: гордости, тщеславия, бесчисленных пожеланий, гнева, ярости, корыстолюбия, неправды и тому подобного.

Если больной не слушается предписаний врачей — это хуже болезни. А богатство именно это производит, отовсюду воспаляя душу и не позволяя врачам приблизиться к ней.

Почему тебе, человек, богатство кажется драгоценным? Конечно, по удовольствию, получаемому от трапез? Потому что ты можешь мстить оскорбляющим тебя и быть для них страшным? Других причин представить не можешь, кроме удовольствия, лести, страха и мщения, потому что богатство не делает никого ни мудрее, ни целомудреннее, ни смиреннее, ни благоразумнее, не делает ни добрым, ни человеколюбивым, не ставит ни выше гнева, ни чрева, ни удовольствий, не учит умеренности... и никакой другой добродетели не вселяет и не насаждает в душе.

Берегись роскоши, как моровой язвы. Она весьма расслабляет христианскую душу, учит похищать чужое, обижать людей и удерживать руку от подаяния милостыни, что требуется от христианина. Роскошь, как чрево, не знает сытости и, как пучина, все добро пожирает... Так роскошь все пожирает и расслабляет ум. Берегись роскоши. Естество довольствуется малым; похоти и роскоши требуется много.

Как птица уловляется и детьми, и сетями, и силками, и другими бесчисленными средствами, так и богатый уловляется и друзьями, и врагами. Он живет даже в большей опасности, нежели птица, имея множество людей, которые ловят его, а прежде всех — свои порочные пожелания; он изгнанник, всегда зависящий от обстоятельств времени; он боится и свирепости палачей, и гнева царя, и коварства от льстецов, и обмана от друзей; когда восстают на него враги, он трепещет больше всех; и когда бывает мир, он опасается козней, потому что не имеет богатства прочного и неотъемлемого. Потому он постоянно скитается...

Можешь пользоваться своею собственностью, а если не знаешь меры, то знай, что подливаешь яд во все, что ни имеешь теперь у себя. Все, что приходит к тебе неправедно — огонь для тебя, оно губит с собою и то, к чему присовокуплено. Как не утоляет жажды морская вода и любви — продолжительное зрение на любимый предмет, напротив того, любовь воспламеняется вдвое, так для ненасытных приобретаемое ими делается отравой, которая непрестанно возбуждает в них желание еще большего.

Все, чем мы наслаждаемся в этой жизни, не наше, и мы не владеем им, как самовластные и господа, но как поселенцы и пришлые; мы ведемся, куда не желаем и когда не ожидаем — лишаемся существующего, когда будет угодно Господу твари. Поэтому, что принадлежит этой смертной жизни, представляет некоторую непостоянную вещь. Сегодня в славе, наутро — жалок, достоин скорби и помощи; ныне богат и изобилен вещественным богатством, а немного спустя — беден и даже нет в доме хлеба для поддержания жизни.

Если блага, уготованные от Бога любящим Его, коих око не видало, о коих ухо не слыхало и кои на сердце человеку не всходили, — невозможно понять человеческому уму, потому что они выше всех видимых благ; то тем паче недомыслим, выше их есть Бог, уготовавший их. Но те, которые сподобились видеть Его, предстоять Ему и беседовать с Ним, и соделались общниками и сопричастниками Божества Его и славы, всеконечно... выше тех благ, которые уготованы им от Бога, так как они восприняли в себя Самого Господа, уготовавшего такие блага. Что такие люди были и бывают доселе, не говорю после смерти, но и в настоящей еще жизни, в этом удостоверяет все Божественное Писание, о том свидетельствуют все святые, подтверждая то собственною жизнью...

Скажи мне, почему ты стоишь, с изумлением смотря на богатство и готовый лететь к нему? Что ты видишь в нем удивительного и достойного остановить на себе твои взоры?.. Тебя привлекают дорогие одежды, а в них сладострастная душа, поднятые вверх брови, суета и волнение? Неужели все это достойно удивления? Чем эти люди отличаются от нищих, которые пляшут на рынке и играют на свирели? Они одержимы сильным голодом добродетели, пляшут свою пляску, которая смешнее пляски шутов,– бегают и кружатся то по роскошным обедам, то по домам непотребных женщин, то в толпе льстецов и тунеядцев. Хотя они и одеты в золото, но особенно жалки, потому что заботятся больше всего о том, что не имеет для них никакого значения. Не смотри на одежды, но раскрой их душу и вглядись, не полна ли она бесчисленных ран, не одета ли в рубище, не одинока ли она и не беззащитна ли? Какая польза в этом безумном пристрастии к внешнему? Гораздо лучше жить бедным, но быть добродетельным, чем быть царем, но порочным. Бедный сам по себе наслаждается всяким душевным удовольствием и вследствие внутреннего богатства не чувствует наружной бедности. А богатый, наслаждаясь тем, что ему вовсе неприлично, лишается того, что ему в особенности должно быть свойственно, и мучится в душе помыслами и совестью, преследующими его и среди удовольствий. Зная это, отвергнем золотые одежды и усвоим себе добродетель и удовольствие, происходящее от добродетели. Таким образом, и здесь и там мы насладимся многою радостью и достигнем обетованных благ.

Чтоб не быть тебе в недоумении относительно благоденствия злых людей, знай, что как города содержат палачей не потому, чтоб похваляли их злейшее произволение, но для того, чтоб посредством их наказывать достойных того; так и Бог попускает злым преобладать в житейском для того, чтоб чрез них наказывать нечестивых. После же их самих предаст Он суду, потому что не Богу служа, а своей собственной злобе раболепно удовлетворяя, причиняли они людям зло.

Кто богат и кто убог? Богат, кто более не желает, но довольствуется тем, что имеет; убог, кто более и более желает. Сытым называем, кто есть не хочет, голодным, кто хочет; так богатым нужно назвать того, кто более не желает, и убогим, кто более желает богатства. Ни клеть, ни сундуки, ни карман богатыми называются, но человек. Следовательно, хотя кто и пустые сундуки и клеть имеет, но довольствуется тем, что имеет, богат, а хотя кто и полные сундуки имеет, но более желает, убог и беден, ибо в сердце ничего не имеет; не имеет, потому и желает. Многого тому недостает, кто многого желает; мало тому недостает, кто мало желает; ни в чем нет недостатка у того, кто ничего не желает. Есть у него что – хорошо, нет чего – и то хорошо: имением и неимением, богатством и убожеством доволен. Пищи и одеяния довольно ему. Блаженно такое сердце!

Другие страсти насаждены в человеческой природе как бы врожденные, они имеют в нас начала, сросшиеся с плотью, рождаются почти вместе с нами, предваряют различение добра и зла и хотя сначала увлекают человека, однако побеждаются долгим трудом. А страсть сребролюбия, приходя позднее, извне навязывается душе, оттого легче можно предостеречься и отвергнуть ее. Но будучи оставлена в пренебрежении и однажды закравшись в сердце, она бывает гибельнее всех, и ее труднее прогнать. Ибо она становится корнем всех зол, доставляя многочисленные поводы к порокам.

Богатым мы назовем того, кто презирает все настоящее, потому что никто, поистине никто не решится пренебречь этими ничтожными вещами — серебром, золотом и другими призрачными благами, если не имеет любви к небесному.

В Евангельском юноше заслуживает похвалы то, что он познал истинного Учителя, и, не обращая внимания на гордость фарисеев, на самомнение законников, приписал это имя единому истинному и благому Учителю. В нем хорошо и то, что, по-видимому, он был озабочен тем, как наследовать Жизнь Вечную. Но, выслушав у истинного Учителя спасительные уроки, он не написал их на сердце своем и наставлений Его не исполнил, а отошел с прискорбием, омраченный страстью корыстолюбия; это изобличает, что воля его не была всецело обращена к истинному благу, но имела в виду привлекательное для большинства людей. Этим же обнаруживается неровность и несогласие с самим собою его нрава. Ты называешь Господа Учителем, а не поступаешь, как ученик? Исповедуешь благим, а пренебрегаешь полученным от Него? Между тем Благой, без сомнения, подает блага. Ты спрашиваешь о Вечной Жизни, а на деле оказывается, что весь ты предан наслаждению жизни настоящей. В самом деле, какое трудное, тяжелое, неудобоносимое слово предложил тебе Учитель? «Продай имение твое и раздай нищим» (Мф. 19:21). Если бы Он возложил на тебя труды земледельческие, или опасное предприятие по торговле, или еще что-либо более трудное, встречающееся в погоне за прибылью, тогда естественно было бы опечалиться, огорчиться этим повелением. Если же таким удобным путем, не требующим ни труда, ни пота. Он обещает сделать тебя наследником Вечной Жизни, то почему не радуешься удобству спасения, а удаляешься с сокрушенной и огорченной душой и делаешь для себя бесполезными все прежние труды? Ибо если ты, как говоришь, не убил, не прелюбодействовал, не украл, не свидетельствовал ни на кого ложно, то старание свое об этом сам для себя делаешь бесполезным, не присоединив остального, чем одним и мог бы ты войти в Царство Божие. Если бы врач обещал исправить повреждения тела, какие у тебя есть от природы или от болезни, то не благодушно ли выслушал бы ты это? Но когда великий Врач душ хочет сделать совершенным тебя, у которого недостает самого существенного, ты не принимаешь милости, а жалуешься и огорчаешься. Мне кажется, что страсть этого юноши и подобных ему походит на то, как если бы путник, при сильном желании увидеть некий город, неутомимо дошел до самого города, но потом остановился в гостинице под городскими стенами, поленившись сделать последний небольшой переход, обратив в ничто предшествовавший труд и лишившись возможности увидеть красоты города. Знаю многих, которые постятся, молятся, воздыхают, являют всякого рода не безубыточное благочестие, но не дают ни монеты нуждающимся. Какая же для них польза от прочих добродетелей? Их не приемлет Царствие Божие. Потому и сказано: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие» (Лк. 18:25). Но хотя приговор так ясен и Изрекший нелжив, однако убежденных немного. Говорят: «Как же сами будем жить, раздав все? И что это будет за жизнь, если все станут все продавать и отказываться от имения?». Не спрашивай у меня оправдания Владычных заповедей. Законодатель знает, как и невозможное согласовать с законом. Испытывается же сердце твое, как бы на весах, куда оно склоняется – к истинной ли жизни или к наслаждениям настоящего. Рассуждающие здраво должны держаться той мысли, что мы можем употреблять богатство, как наставники, а не как имеющие право им наслаждаться. И отказывающиеся от него должны радоваться как уступающие собственность. Для чего же скорбишь? Отчего печалишься в душе, слыша слова: «Продай имение твое»? «Не продаю имения,– говоришь,– не даю нищим – самому нужно». Следовательно, не Господь – твой Учитель, не Евангелие служит правилом для твоей жизни, но сам ты даешь себе законы. Смотри же, в какую опасность впадаешь, рассуждая так! Если Господь предписал нам это как необходимое, а ты отвергаешь как невозможное, то не что иное утверждаешь, как то, что ты разумнее Законодателя.

Грешников должно оплакивать всегда, особенно же когда они наслаждаются богатством и великим благоденствием, как больных, когда они пресыщаются и упиваются.

Как важно во всем полагаться на волю Божию, крепко верить в Его Божественный Промысл, устрояющий все во благо. Эту Пасху я был утешен приездом двух иноков, которые раньше жили у нас, а потом были переведены в Петербург. Скучают они по Оптиной обители. Дорога дорога при их скудных средствах, часто не приедешь. Они жалуются: «Вот денег нет, а было бы много, часто бы навещали святую обитель Оптину». Я же ответил им на это, что было бы у вас много денег, верьте, совсем бы не приехали к нам. Люди богатые часто забывают «одно только нужное» (Лк. 10:42) и все время проводят лишь в том, как бы удовлетворить свои прихоти.
Сохранилось одно древнее сказание. В некоем пустынном месте подвизался инок по имени Даниил. Однажды случилось ему зайти к одному рудокопу по имени Евлогий. Человек этот был бедный, но необычайно добрый. Свой дневной заработок он отдавал нуждающимся, дверь его убогой хижины была открыта для всех. Даниила он встретил радушно чем мог угостил.
– Как ты живешь? – спросил инок.
– Да слава Богу! Я о завтрашнем дне не забочусь, по слову Спасителя, и Господь никогда меня не оставляет. Он щедро посылает не только на потребу мне, но и на долю нищей братии.
Долго беседовал инок с рудокопом. На другой день при прощании дал он иноку еды на дорогу. Умиленный душой и обрадованный, возвращался Даниил в свою пустынь, рассуждая дорогой про себя: «Вот бы этому человеку богатство, сколько бы добра он сделал!»
Придя в свою келью, инок стал умолять Спасителя послать рудокопу богатство. Во время этой горячей молитвы Даниилу явился Господь и сказал:
– А ты ручаешься Мне за душу этого человека, что она не погибнет, получив богатство?
– Ручаюсь, Господи! – воскликнул инок.
– Хорошо, пусть будет по-твоему, – сказал Спаситель, и видение исчезло.
Вскоре после этого рудокоп Евлогий нашел богатейшие золотые россыпи; золото лежало большими слитками на поверхности. Призадумался Евлогий, как быть. Отправился он в селение, купил лошадку, затем перевез все золото в свою убогую хижину. На другой день он уже не принял тех нищих, которые по старой привычке толкнулись в его дверь. Через некоторое время он бросил свое дело и переехал в Константинополь. Здесь он стал вести роскошную жизнь и сделался известным даже императору. В великолепном дворце прежнего рудокопа часто задавались пиры на славу, но нищие и убогие уже ничего не получали от трапезы богача. Напротив, у него на дворе были злые собаки, которые не пускали туда никого постороннего.
Однажды к пустыннику Даниилу во время молитвы опять явился Господь, но лик Его, обращенный на пустынника, был строг:
– Твои посты, молитвы и коленопреклонения неприятны Мне, так как душа Моего раба Евлогия погибает. Ты поручился Мне за него, верни же Мне теперь его душу!
В страхе и трепете упал Даниил на землю перед Господом, прося Его милости, и Господь повелел ему идти в Константинополь. Инок оставил свою пустыню и после трудного путешествия достиг великого города. Здесь он начал разыскивать Евлогия и узнал, что он теперь важный вельможа. Пришел к пышному дворцу, но его прогнали. Инок все же решил добиться свидания. И вот когда величественная колесница Евлогия остановилась у крыльца, Даниил, пробравшись сквозь толпу, пал на колени перед вельможей, прося его выслушать, тот же приказал слугам скорее прогнать его. Тогда увидел инок, что ничем не может подействовать на Евлогия, и единственное средство, которое осталось, – это молитва. С горячими слезами и сокрушенной душой взывал Даниил ко Господу и был услышан. Случилось так, что Евлогий чем-то прогневил императора, и тот приговорил его к смертной казни. Бросив все, Евлогий обратился в бегство и после многих скитаний прибыл, наконец, на место своего прежнего жительства. И опять в поте лица стал он зарабатывать свой хлеб и вновь сделался сострадательным к бедным и несчастным. Когда Даниил узнал об этом, он возблагодарил Бога и воскликнул: «Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко!» (Лк. 2:29) – и вскоре почил о Господе.

Тогда как нас ожидают такие блага <небесные>, мы все еще пристращены к настоящим и не помышляем о коварстве диавола, который чрез малое лишает нас великого; дает грязь, чтобы похитить небо; показывает тень, чтобы отвратить от истины, обольщает сновидениями <а не иное настоящее богатство>, чтобы, когда настанет день, показать нас беднее всех.

Предел нестяжательности — так желать не иметь, как иной желает иметь.

...Видимые блага подвергаются и подвергают нас то тем, то другим превратностям, то возносят вверх, то упадают вниз и кружатся, как в вихре, и прежде, нежели овладеем ими, убегают и удаляются от нас и таким образом играют нами, обманывают нас. Направлено это к тому, чтобы мы, усмотрев их непостоянство и переменчивость, скорее устремились к пристанищу будущей жизни.
В самом деле — что было бы с нами, если б земное наше счастье было постоянно, когда и при непостоянстве его мы столько к нему привязаны? Когда обманчивая приятность и прелесть его держит нас, как рабов, в таких узах, что мы ничего и представить себе не можем лучше и выше настоящего, и это тогда, как мы слышим и верим, что мы сотворены по образу Божию, Который, пребывая на небеси, и нас влечет к Себе (Кол. 1:15) (Ин. 3:13; 12:32).

Что служащее к вещественному наслаждению непременно берется из земли или воды — для всякого это явно. Что со тщанием добывается для чрева и снедей, что признается богатством — это смешение земли и воды, и делается и именуется брением. Жадные до сих бренных удовольствий, наполняя себя ими, никогда не сохраняют полного той пустоты, которая их приемлет в себя. Напротив того, непрестанно наполняемое делается пустым для притекающего вновь.

...То и ужасно, что тот, кто оставляет здесь нажитые им богатства, уходит с бременем сделанных им при своем обогащении грехов. Выгоды от своих богатств он лишается, а от заслуженного благодаря им осуждения не освобождается. Его наследник пожинает плоды его трудов, а наказание несет один только он. Тот, кто не приобретал, пользуется и наслаждается, а кто приобрел... — терпит мучения, получив одну только выгоду — подвергнуться наказанию.

...Ублажающий плач <Господь>, кажется, втайне учит душу обращать взор к истинному благу и не погружаться в настоящую прелесть сей жизни. Ибо невозможно как вникающему тщательно в дела прожить без слез, так глубоко погрязшему в житейских удовольствиях думать, что он печален. Подобное сему можно видеть на бессловесных. Хотя жалости достойно устройство их естества... однако же нет у них никакого чувства о своем несчастии, напротив того, и ими проводится жизнь с некоторым удовольствием: конь поднимает вверх голову, вол взрывает пыль, свинья щетинит волосы, молодые псы играют, тельцы прыгают, и всякое животное, как можно видеть, какими-нибудь знаками показывает свое удовольствие. А если было бы у них какое-либо понятие о даре разума, то не проводили бы они в удовольствии своей глупой и бедственной жизни. Так и люди, у которых нет никакого ведения о благах, каких лишилось естество наше, настоящая жизнь препроводится в удовольствии. А кто услаждается настоящим, тому следует не искать лучшего. И кто не ищет, тот и не найдет приобретаемого одними ищущими.

...Если ты не уверен в благах будущих, то поверь им на основании настоящих, которые уже получил.

Положим, что имеешь ты у себя <то>, чем обладал осыпанный золотом Гигес, и, безмолвно властвуя, одним обращением перстня приводишь все <это> в движение. Положим, что рекою потечет к тебе золото, что загордишься ты, как лидийский царь, и что сам персидский Кир, величающийся могуществом престолов, сядет ниже тебя. Положим, что... ополчениями возьмешь ты Трою, что народы и города изваяют твой лик из меди, что одним мановением будешь приводить в движение народные собрания, что речи твои удостоятся венцов, что покажешь в судах Демосфенов дух, что Ликург и Солон уступят тебе в законодательстве. Пусть в груди твоей живет Омирова муза; пусть у тебя Платонов язык, который у людей почитается медоточивым, да и действительно таков! Положим, что ты опутываешь всех сильными возражениями, как неизбежными и хитро закинутыми сетями. Положим, что ты все поставишь вверх дном, с Аристотелем или с какими-нибудь новыми Пирронами соплетая понятия в неисходные лабиринты. Положим, что тебя, окрыленного, понесут вверх эти баснословные <что бы они ни значили> Пегас или стрела скифа Авариса. Все это, о чем я сказал, а также блистательное супружество, сибаритский стол и все прочее, чем превозносится наша мысль, доставит ли тебе столько выгоды, сколько полезно поставить все это ниже себя, а иметь в виду достоинство души, знать: откуда она произошла, к кому и куда должна возвратиться, и какое стремление сообразно в ней с разумом?

Сатана, враг душ человеческих, предлагает человеку мысли о прихотях и роскоши и в них запутывает его: как, дескать, хорошо и приятно веселиться, то и то делать, тем и тем себя утешать, в гости ездить и гостей принимать, и прочее. Так замышляет супостат, чтобы человек этот мир за свое отечество и рай считал, а о будущем блаженстве забыл бы и так бы погиб; чтобы также он ко всякой неправде и обидам бедных людей, чему роскошь учит, стремился и так скорее, запутавшись во зле, погиб. Такова его хитрость и замысел! Сильная и действительная диавольская уда есть роскошь, которая уловляет христианские души и влечет за собой в вечную гибель.

...Верующие во Христа и особенно крещеные младенцами и не чувствующие в себе действия благодати Божией, не могут возыметь даже малой какой части в неизреченных благах Божиих иным способом, кроме как смирением сердца, несомненною верою и вседушным произволением <посвятить себя на служение Богу>, т. е. не иначе, как если станут соблюдать все заповеди Божии, отвергнутся мира и всего, что в мире, вместе и с пожеланиями своими, охотно и с радостью станут нести все труды и претерпевать все искушения, которые неизбежно испытывать на пути добродетели.

Рабство богатству тяжелее всякого мучительства, о чем хорошо знают все те, которые удостоились освободиться от него. Для того чтобы и вам узнать эту прекрасную свободу, разорвите узы, бегите от сетей! Пусть у вас в доме хранится не золото, но то, что дороже бесчисленных богатств,– милостыня и человеколюбие. Это дает нам дерзновение перед Богом, а золото покрывает нас великим стыдом и помогает диаволу влиять на нас.

Из людей любостяжательных и обидчиков одни знают, а другие и не знают, что грешат неисцелимо. Ибо неспособность чувствовать недуг, в котором находишься,– следствие усиления нечувствительности, которое заканчивается совершенным бесчувствием и омертвением. Поэтому таких людей более всего надо жалеть. Делать зло – более достойно сожаления, чем терпеть зло. Тем, которые делают зло <обижая людей из-за любостяжания>, угрожает крайняя опасность, а у тех, которые терпят, ущерб касается только имущества. Притом первые не чувствуют своего сугубого омертвения... как дети, которые ни во что ставят то, что действительно страшно, и могут сунуть руки в огонь, а увидев тень, приходят в страх и трепет. Подобное этому бывает и с любителями стяжания: боясь бедности, которая не страшна, но еще и хранит от многих зол и содействует скромному образу мыслей, принимают за нечто великое неправедное богатство, которое страшнее огня, потому что обращает в прах и мысли, и надежды обладающих им.

Если, видя себя утопающим в неправедном богатстве, почитаешь богатым, а любомудрствующих видя борющимися, как с лютым зверем, с нищетою, признаешь несчастными, то знай — то самое, что думаешь о них, в сравнении с ними терпишь ты. А если не чувствуешь сего, это не удивительно, потому что и беснующиеся, в безумии делая то, что они делают, ублажают самих себя, а в подлинном смысле здоровых осмеивают.

По нашему мнению, богатее и могущественнее всех поправшие любовь к богатству, к которым всеми силами стараемся быть причисленными. Если и многие поклонились, как вавилонскому образу, сему мучителю — богатству, то мы, подражая мужеству трех отроков, хотя бы звуки труб и свирелей и всех музыкальных орудий, носясь по воздуху, оглашали наш слух, и разжигаема была пещь нищеты, не обратим внимания на тимпаны и рога и на всю прочую величавость богатства, но если должно будет впасть и в пещь, изберем бедность, чтобы не поклониться богатству; и любомудрие для нас будет как роса, здесь посреди шумящая (Дан. 3: 50) и доставляющая всякую свободу, и там уготовляющая венцы терпения.

«Любящий золото не будет прав» (Сир. 31: 5).
Нет ничего столь тяжелого и неприступного во вражеском ополчении, как орудие сребролюбия. Хотя бы наилучшим образом оградились души стройной связью других добродетелей, но, тем не менее, и через них нередко проникает это стенобитное орудие. Можно видеть, что и при целомудрии вторгается любостяжание, при вере, при хранении Таинств, при воздержании и смиренномудрии и при всем подобном бывает этот тяжкий и непреоборимый подступ зла. Поэтому некоторые воздержные, целомудренные, пламенеющие верою, люди строгого образа жизни, со скромными нравами, не в состоянии бывают противостоять только этой болезни.

...Не то, чтобы приобресть много, но то, чтобы иметь нужду не во многом, делает нас неуловимыми и приводит в совершенную безопасность; потому что приобретший много, если и не терпит обид, пребывает в сильном страхе, что может потерпеть обиду; а имеющий нужду не во многом не может даже и потерпеть обиды; а если по видимому и потерпит обиду, то останется в гораздо лучшем положении, нежели не потерпевший обиды, и большую ощутит радость, как ожидающий награды за любомудрие.

Есть люди, которые до того преданы этой тиранической власти богатства, что самый вид золота производит над ними особенное действие, и они для шутки говорят, что и для глаз полезно смотреть на золотую монету. Но не шути так, человек! Поистине ничто так не вредит и телесным, и душевным очам, как эта страсть. Пагубная любовь эта погасила светильники неразумных дев и лишила их брачного чертога <...> Что может быть беззаконнее этого взгляда? Что ужаснее? Не о веществе денег говорю я, но о безмерной и необузданной к ним страсти.

Чем приятнее временное, тем более увеличивает оно бедствие. Как бережливые, лишившись одной или двух драхм, сетуют, уязвляемые любостяжательностью... так богатых преследует еще скорбь, напоминающая им о разлуке с богатством. Особливо если кто увидит себя преклонным к старости, оплакивает себя, как связываемый железными оковами или заключенный в темницу, не находя никакого средства отвратить от себя старость, хотя и думает отстранить памятование о смерти свирелями и тимпанами и прочими музыкальными орудиями.

Господь, посылая на проповедь святых апостолов, повелел им ничего не иметь при себе. Одна одежда на плечах, сандалии на ногах, посох в руках,– и все тут. И попечения ни о чем не иметь, вступая в этот труд, словно они были полностью обеспечены. И действительно, апостолы были вполне обеспечены без всякого внешнего обеспечения. Как же это устроилось? Совершенною преданностью их в волю Божию; потому-то Господь так и устраивал, чтобы они не имели ни в чем нужды. Подвигал сердца слушавших проповедь, и те питали и покоили проповедников. Но апостолы не имели этого в виду и не ожидали ничего, а все предавали Господу. Оттого терпеливо сносили и если что встречалось неприятное. Одна у них была забота – проповедовать и одна печаль – если не слушали проповеди. Отсюда чистота, независимость и многоплодность проповедания. И ныне бы так надо, но наша немощь требует внешнего обеспечения, без которого мы и шагу не сделаем. Это, однако, не укор нынешним нашим апостолам. Вначале они точно опираются на это обеспечение, но потом оно исчезает из памяти, и они самым своим трудом возводятся в состояние преданности Богу; с этого момента, надо полагать, и начинается настоящая плодоносность проповеди. Преданность Богу есть высшая степень нравственного совершенства, а до него доходят не вдруг, как только познают цену его. Оно само приходит после многих трудов.

Проклят жертвенник любостяжания! Если придешь к жертвеннику идолов, чувствуешь от него запах крови козлов и крови быков; если же подойдешь к жертвеннику любостяжания, почувствуешь тяжелый запах человеческой крови. А если остановишься здесь, то не увидишь ни сжигаемых птиц, ни запаха от них и поднимающегося дыма – увидишь принесенные в жертву человеческие жизни. Одни бросились с крутизны, другие накинули на себя петлю, третьи перерезали горло. Ты видел жертвы грубые и бесчеловечные. Хочешь ли посмотреть на еще более жестокие? Я покажу тебе не только человеческие тела, но и закланные человеческие души. Заклание душ преимущественно и совершается на жертвеннике любостяжания.