Богопознание

Нужно быть чистым, насколько возможно, чтобы Свет приемлем был светом; нужно говорить о Боге перед людьми усердными, чтобы слово, падая на бесплодную землю, не оставалось бесплодным. Нужно богословствовать, когда внутри нас тишина и ум не кружится по внешним предметам, чтобы не прерывалось дыхание, как у всхлипывающих. При этом можно богословствовать лишь постольку, поскольку сами постигаем Бога и Он может быть постигаем. Так, сами приобретя познание и другим его передав, приступим к изложению Богословия по образу Писания. Направлять же слова предоставим Отцу и Сыну и Святому Духу: Отцу – да благословит, Сыну – да содействует слову, Духу – да вдохновит его. Лучше же сказать: да будет на нем – единое озарение Единого Божества, целостное в разделении и разделенное в целостности, что уже выше разумения.

Кто, ощутив сердцем всемогущество Божие, которое творит все из ничего, не убоится Его и не смирится перед Ним? Кто, познав везде присутствие Божие, не отдает Ему, как везде присутствующему, достойной чести, и решится перед Ним грешить? Перед царем не осмелится бесчинствовать, решится ли перед Богом, Царем всемогущим и страшным? Нет, будет всегда осторожен и, будто пригвожденный, окажется неподвижным ко всякому злу. Кто, зная Его всеведение и Его правду, не убоится Его праведного суда и не подвигнется к истинному покаянию? Подумай и о прочих Его свойствах и увидишь, что от познания их последует истинное покаяние, благочестие и почитание. Бог не может быть познан и не почитаем. Знать Бога и не почитать Его от сердца – было бы противоречием, ибо познав высочайшее добро, нельзя Его не любить. Все от природы стремятся к добру, желают и любят его. Хотя многие любят зло, но если оно принимает вид добра. Зло как зло любить невозможно, и всякий от него убегает. И чем более человек познает Бога, тем более почитает Его; и тем более познает, чем более рассуждает о Его божественных свойствах и поучается в Его святом слове. Однако всегда нужно помнить, что познать Бога – без Бога мы не можем. Поэтому надо Ему молиться, чтобы Он Сам просветил нас Своим познанием.

Закон хотя и ради того был дан, чтобы оправдать человека, однако не мог его оправдать, не по вине закона, но по немощи человеческой; ибо никто не мог его совершенно исполнить, как написано: «все согрешили и лишены славы Божией» (Рим. 3:23), – и так с оправданием своим отступил от нас. «С оправданием», – говорю, – ибо что касается исполнения его, то и сейчас христиане должны его исполнять, ему повиноваться и жить по правилу и учению его. Иначе, кто не хочет жить по правилу его, тот не избежит проклятия и осуждения, объявленных законом. А когда закон с оправданием от нас отступил – ибо человек делами закона «не оправдается» (Гал. 2:16), поскольку не может его исполнить, – закон тем самым отсылает нас к Евангелию и, как немощных, поручает Христу, проповедуемому в Евангелии. Во Христе же верующий человек получает «оправдание даром, по благодати Его» (Рим. 3:24). В этом, кажется, смысле апостол Павел написал: «закон был для нас детоводителем ко Христу, чтобы нам оправдаться верою» (Гал. 3:24). Ибо кроме того, что учит, что делать и чего не делать, и так старается отвести нас от грехов – как бы взяв за руку, он ведет нас ко Христу, как неисправных и немощных. Чему закон учит нас, того мы не делаем, и в этом он обличает нас и осуждает, а не оправдывает, устрашает, а не утешает, немощь нашу показывает нам, а не исцеляет ее. И тем самым закон как бы убеждает нас искать другого содействия, через которое мы можем избавиться от греховности нашей. В такой тесноте совести мы побуждаемся прибегнуть к милостивому Божиему обещанию во Христе Иисусе, к Его святому Евангелию и Христу, в Евангелии откровенному и проповедуемому. Не сотворивших закона, но верующих в Него Христос оправдывает даром, исцеляет от недостоинства и греховности, как Сам говорит: «Если Сын освободит вас, то истинно свободны будете» (Ин. 8:36), – и так, не имея возможности оправдаться законом, оправдаемся верою (Гал. 3:24). Ибо Христос принял на Себя осуждение закона, – которому мы, как грешники, преступившие закон, подлежали, – чтобы даровать нам благословение: «Он грехи наши Сам вознес телом Своим на древо» (1 Пет. 2:24). Чтобы даровать нам правду Свою по вере, Бог «не знавшего греха... сделал для нас жертвою за грех, чтобы мы в Нем сделались праведными перед Богом» (2 Кор. 5:21).

«И сказал Господь Моисею: напиши себе слова эти, ибо в этих словах Я заключаю завет с тобою и с Израилем» (Исх. 34:27). «И притом мы имеем вернейшее пророческое слово; и вы хорошо делаете, что обращаетесь к нему, как к светильнику, сияющему в темном месте, до тех пор, пока не начнет рассветать день и не взойдет утренняя звезда в сердцах ваших» (2 Пет. 1:19).«Все Писание богодухновенно и полезно для научения, для обличения, для исправления, для наставления в праведности, да будет совершен Божий человек, ко всякому доброму делу приготовлен» (2 Тим. 3:16–17). «А все, что написано было прежде, написано нам в наставление, чтобы мы терпением и утешением из Писаний сохраняли надежду» (Рим. 15:4). «Все это происходило с ними, как образы; а описано в наставление нам, достигшим последних веков» (1 Кор. 10:11). «Священные писания могут умудрить тебя во спасение верою во Христа Иисуса» (2 Тим. 3:15). Слово Истины свободно и самовластно. Оно не хочет подлежать испытанию посредством доводов, не допускает исследования перед слушателями путем доказательств. Его благородство и достоверность требуют, чтобы верили тому, кто послал его. Слово же Истины посылается от Бога и нет иных доказательств, помимо самой Истины, которая есть Бог. Всякое доказательство сильнее и достовернее доказываемого – сильнее же и достовернее Истины нет ничего. Мы верим самой Истине. Истина же есть Бог, Отец всего, Который есть совершенный ум. Сын Его – Слово пришел к нам во плоти, показав Себя и Отца, и дал нам в Себе Самом воскресение из мертвых и после него жизнь вечную. Это Иисус Христос, Спаситель наш и Господь; в Нем-то и заключается доказательство и достоверность Его Самого и всего. Потому те, которые Ему следуют, зная Его, веруют в Него, как в доказательство и тем удовлетворены.

Все, что ни постигаем мыслью о Боге, все это было прежде создания мира, но, говорим мы, это постигаемое получило наименование после происхождения того, кто именует. Ибо если употребляем имена потому, что они научают нас чему-либо относительно предметов, а требует научения только неведущий, Божеское же естество выше всякого научения, потому что объемлет в себе всякое ведение, то из этого открывается, что не ради Бога, а ради нас примышлены имена для уяснения понятий о Сущем, дабы иметь некоторое понятие о благочестиво мыслимом о Нем, мы, при помощи некоторых слов и слогов, образовали различения понятий, сочетаниями слов как бы начертывая некоторые знаки и приметы на различных движениях мысли, так чтобы при помощи звуков, приспособленных к известным понятиям, ясно и раздельно выразить происходящие в душе движения.

Подлинно крутая и неприступная гора — богословие, и к подгорию его едва подходит большая часть людей; разве кто Моисей, и при восхождении будет вмещать в слух звуки труб, которые, по точному слову истории, по мере восхождения делаются еще более крепкими (Ис. 19:19). А проповедь о Божием естестве действительно есть труба, поражающая слух; велико открываемое с первого раза, но больше и важнее достигающее до слуха напоследок. Закон и пророки вострубили о Божественной тайне Домостроительства о человеке, но первые звуки слабы были для того, чтобы достигнуть до непокорного слуха, и потому отяжелевший слух иудеев не принял звука труб. Но с продолжением времени трубы, как говорит Писание, сделались более крепкими; потому что последние звуки, изданные евангельскою проповедью, достигли слуха. Так Дух впоследствии громче звучал в своих орудиях, и звук делался более напряженным. Орудия же, издававшие один духовный звук, были пророки и апостолы, от которых, как  говорит псалмопение: «По всей земле проходит звук их, и до пределов вселенной слова их» (Пс. 18, 5). Если же множество не вмещает сходящего свыше голоса, но предоставляет самому Моисею узнать тайны и преподать народу учение, какое познает он по наставлению свыше, то это введено и в Церкви. Не все сами собою доходят до уразумения тайн, но, избрав из себя способного вместить божественное, с благопризнательностью преклоняют перед ним слух, почитая верным все, что услышат от этого, посвященного в Божественные тайны. Ибо не все, как сказано, апостолы, не все пророки (1 Кор. 12:29). Но не во многих Церквах соблюдается это сейчас. Ибо многие, имеющие еще нужду в очищении от сделанного в прежней жизни, какие-то неомытые, оскверненные житейскими привязанностями, прикрываясь своим неразумным чувством, осмеливаются на божественное восхождение, где приводятся в колебание собственными своими помыслами, потому что еретические мнения делаются какими-то камнями, совершенно погребающими под собою самого изобретателя худых учений.

Притча о сеятеле изображает разные отношения душ к слову Божиему (Мф. 13:3–9). На первом месте стоят те, которые совсем не внимают слову. Слышат, но слышанное не входит в душу, а ложится поверх ее, как семя при дороге. Слово не вмещается в них, потому что у них другой образ мыслей, другие правила, другие вкусы. Оттого оно скоро исчезает из памяти, забывается, как будто вовсе не было услышано. На втором – те, которые слышат слово охотно и принимают его скоро, но никаких трудов по исполнению его нести не хотят. Поэтому пока не требуется никакой жертвы, они услаждаются словом, и особенно его обетованиями; а как только окажется необходимость чем-либо пожертвовать для верности слову, они изменяют ему, отказываются и от слова и от обетовании его в угоду своим привязанностям. На третьем – те, которые принимают слово и начинают жить по нему, но потом слишком предаются заботам и печалям века, заботам земным, которые подавляют все благие начинания, возникшие было под действием Слова Божиего. На четвертом – те, которые принимают слово с полной верой и решаются жить по требованию его с готовностью на все жертвы и труды и не позволяют сердцу своему быть связанным с чем-либо земным. Сядь и рассуди сам, к какому классу ты принадлежишь.

В Божеском естестве изволению сопутственно могущество, и мерою Божьего могущества служит воля. Воля же есть премудрость; и премудрости свойственно не не знать, как может произойти каждая вещь. А с ведением неразрывно и могущество; почему вместе с тем, как познал Бог, чему должно произойти, воздействовала и творящая существа сила, приводя в действо умопредставленное, и вследствие ведения ни в чем не обманываясь, так что согласно и нераздельно с решением воли оказалось и дело. Ибо решение воли в Боге есть вместе и могущество наперед предызволяющее, чтобы существа пришли в бытие, и предуготовляющее поводы к осуществлению умопредставленного. Потому в деле творения должно представлять себе в Боге все в совокупности: волю, премудрость, могущество, сущность существ. А когда это действительно так, никто да не затрудняет сам себя, доискиваясь и спрашивая о веществе: как и откуда оно?

Если желаешь сделаться богословом и созерцателем, путем жизни взойди до этого и чистотою приобретай чистое боговедение. Помянув о богословии, напоминаю тебе — смотри, не простирайся в высоту его до безмерности и ведай, что не пристало нам еще молоком добродетелей напояемым покушаться воспарять туда, чтоб понапрасну не растерять перьев, как бывает с молодыми птенцами, хотя сладость ведения и сильно влечет наше желание. Когда же, по очищении целомудрием и слезами, воздвигнемся от земли, как Илия или Аввакум, предначиная или предызображая имеющее некогда быть восхищение на облаках, и молитвою созерцательною, чистою и непарительною, став вне чувств, взыщем Бога, тогда, может быть, коснемся сколько-нибудь и богословия.

1) Закон, то есть писанный, дан был Моисеем (ибо на сердцах он и у прародителей наших, Адама и Евы, был написан, Евангелие же произошло через Христа, как писал святой евангелист: «Закон дан чрез Моисея; благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа» (Ин. 1:17). 2) Закон дает заповеди, что мы должны делать и чего не делать,– Евангелие проповедует отпущение грехов, благодать Божию и заслуги Христовы». «Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3:16). 3) Закон учит, что делать и от чего отвращаться, но не подает помощи к действию – Евангелие обещает благодать Святого Духа, Который на сердцах верующих пишет закон и в них действует (Иер. 31:33). 4) Закон показывает грех, «законом познаётся грех» (Рим. 3:20); закон обличает согрешившего, обвиняет, устрашает, возвещает ему гнев Божий (Рим. 4:15), проклятием поражает его и осуждает (Гал. 3:10), но не исцеляет от греха. Евангелие прикрывает грех, излечивает греховную немощь, боящихся гнева Божия ободряет и утешает, обещает верующим благодать и вечную жизнь. 5) Закон необходим людям, не имеющим страха Божия, неправедным, небрежным, нечестивым, которых нужно устрашать, сокрушать и приводить к покаянию. «Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь» (Мф. 3:10). Евангелие проповедуется слушающимся, сокрушенным страхом Божиим и печалью о грехах, жаждущим милости Божией и утешения. Поэтому Христос говорит: «Он помазал Меня благовествовать нищим, и послал Меня исцелять сокрушенных сердцем» (Лк. 4:18).

Господи, Иисусе Христе, открой мои очи сердечные, чтобы услышать слово Твое и понять и творить волю Твою. Ибо странник я на земле; не скрой от меня заповедей Твоих. Но открой очи мои, да уразумею чудеса от закона Твоего: скажи мне безвестное и тайное премудрости Твоей. На Тебя надеюсь, Боже мой, да просветишь ум мой светом разума Твоего, чтобы не только читать написанное, но и творить его. Да не в грех себе прочту жития святых и слова, но в обновление, и просвещение, и в святыню, и в спасение души, и в наследие жизни вечной. Ибо Ты просвещаешь лежащих во тьме, и всякое Твое даяние благо, и всякий дар совершен.

Кто, с помощью созерцания и бесстрастия, пройдя средину и миновав прелести мирского чувства, вступил с помощью слова, разума и ипостасной Премудрости Божией во мрак богословия, тот силою смирения поднимает теперь оружие против духа славолюбия, душу сокрушая священными откровениями и заставляя ее неболезненно проливать слезы, мудрование же свое низлагая памятованием о человеческой немощи и возвышая его разумениями Божественного разума.

Ты — один Бог безначальный, несозданный, в Сыне и Духе — Троица Святая. Ты — непостижим, неприступен, Создатель видимой и познаваемой твари, и Господь, и Владыка, Ты — превыше небес и всего, что на небе, один — Творец Неба и обладатель, один Носящий все Твоим повелением и волею одною все содержащий. Тебя окружают десятки тысяч Ангелов и тысячи тысяч Архангелов, Престолов, неисчислимых Господств, Херувимов, Серафимов и всевидящих Сил, Начал и Властей и многих других слуг и друзей. Ты имеешь славу препрославленную, так что без страха посмотреть на нее не посмеет никто из них, о Боже мой, не в состоянии будучи снести явления и светоблистания лица Твоего. Ибо как создание возможет Создателя всецело узреть или всецело постигнуть? Никоим образом, полагаю, это невозможно. Но поскольку изволит Творец, постольку Он является и видится тому, кому Он пожелает, и познается, и тварь Его познает, и Он видится, и она Его видит, насколько дано ей от Творца видеть. Ибо если твари Тобою, Боже мой, произведены, то от Тебя они имеют и бытие, и возможность видеть и служить Тебе беспорочно.

Если трудно познать самого себя, и в настоящее время, в роде этом весьма немногие знают себя и могут потому философствовать, — так как любовь к истинной философии иссякла, по причине нерадения, овладевшего нами, и по причине мирских забот, господствующих в нас, предпочитающих небесному и вечному земное, временное и ничтожное, и даже совсем не сущее, т.е. грехи; если, говорю, трудно познать самого себя, не тем ли более трудно познать Бога? Это не только трудно, но даже совсем неразумно и бессмысленно пытать и исследовать существо Божие. Чего же ради вы, о человеки, не заботитесь более о том, чтоб увидеть себя в лучшем состоянии, но, нерадея о своем исправлении, пытаете то, что касается Бога и божеских вещей? Нам надобно прежде прейти от смерти в жизнь, принять в себя свыше семя Бога живого, родиться от Него духовно, стать чадами Ему, воспринять в души свои благодать Святого Духа, — и тогда уже, под действием просвещения от Святого Духа, приступать беседовать о том, что касается Бога, сколько то доступно для нас и сколько просвещаемы будем от самого Бога.

...Мне кажется человеколюбивым делом посоветовать новым стрелкам (богословам), чтобы они не старались стрелять в волос (Суд. 20:16) думаю, что слова Писания указывают здесь суетность их занятия, — на то, что в бесполезном и несущественном были далеко мечущими и ловкими стрелками, а в том, что очевидно полезно, неискусны и небрежны, а дверь веры оставлять без внимания, но, бросив тщетный труд изыскания о непостижимом, не теряли бы ближайшего приобретения, находимого посредством одной веры.

Все то, что приводит нас к любви Божией и смирению, позволительно; но надо знать нам свою меру и не увлекаться в высоту, а особенно при страстном нашем устроении. Думаю, помнишь ты, как один брат говорил старцу, что он видит всегда Бога, а он ему отвечал: «Блажен, кто видит грехи свои». И к Пимену Великому пришедший брат, когда вопрошал его о великих божественных вещах или материях, то он молчал и ничего не отвечал, а когда тот, быв вразумлен, стал вопрошать о немощах и страстях, то и он отверз уста свои и благодать Божия излилась; впрочем, нельзя совершенно отречься от таких бесед, но не увлекаться утешениями. Мы ведь и читаем, и поем, а все поучаемся о Боге, о Его Промысле и о заповедях.

Бога познавать могут люди по мере того, как будут совершенствоваться еще здесь, на земле, но главным образом в будущей жизни. На небе все бесплотные блаженные духи все время совершенствуются, подражая низшие высшим… Самые высшие духи – это Серафимы, но и они не видят Бога таким, какой Он есть на самом деле, хотя каждое мгновение с огромной быстротой идет их совершенствование, и они подражают Богу насколько им возможно. А Серафимам подражают Херувимы и так далее. Наконец, человек подражает Ангелам. И так друг другу подражая, все стремятся к совершенству, поэтому, познавая Бога, но никогда ни познать, ни увидеть Его не будут в состоянии, ибо Господь Бог есть Существо беспредельное. А все остальные существа, как сотворенные Богом, ограничены. Была одна попытка не только сравниться с Богом, но даже встать выше Него и окончилась тем, что серафим стал ниже всех и приобрел сразу все отрицательные свойства за свою гордость и дерзость.

...Божественные тайны открыты вам, люди, сколько слух человеческий принять может; путеводимые сим к благочестивому боговедению, сколько вмещает ваш рассудок, столько возносите славу Божию, зная, что сколько бы ни возвысилось ваше разумение, хотя бы преступили вы всякое высокое представление в понятиях о Боге, и тогда обретаемое и поклоняемое вами — не самое еще величие Искомого, но только подножие ног Его.

Как царь, когда намерен кому-нибудь даровать свободу и помилование, обнародует свое повеление: придите ко мне и получите помилование. Если же они не хотят прийти к нему и воспользоваться даруемой им милостью, то бесполезно для них читать это повеление. Тем не менее, они повинны смертной казни, потому что отказываются прийти и получить помилование от руки своего царя. И Священное Писание – подобная грамота Бога людям, в которой повелевает Он любящим Его, молящимся Ему с преданностью принять из божественной Его десницы небесное благо... Если же человек не приходит, не просит, не приемлет, то чтение Священного Писания не принесет ему никакой пользы. И он остается виновным, ибо не хочет принять от Царя Небесного даруемого блага <духовной> жизни, без которой невозможно быть причастником бессмертной жизни.

Если Сам Господь положил тьму покровом тайн Своих, и необходим некий великий свет Всесвятого Духа для уразумения сокровенных Его тайн; то ты, еще не сделавшийся обиталищем сего света, как пытаешься познать то, что познать сил не имеешь, как еще несовершенный и непросвещенный?

Когда ты долу — и земном, тогда не исследуй того, что горе, т. е. небесного; и восходя горе, прежде чем достигнешь верха, не любопытствуй дольнего, чтоб, поскользнувшись, не упасть, или, лучше сказать, чтоб не оставаться долу <мняся восходити горе >.

В Слове – жизнь, и Оно – жизнь. Оно умерших людей рождает в жизнь вечную, подавая им свою святую жизнь: слышатели и делатели Слова рождены не от тленного семени, но от нетленного, Словом живого Бога, пребывающего вовеки.

...Удивляюсь я тем немалочисленным людям, которые прежде рождения от Бога и прежде вступления в чадство Ему не трепещут богословствовать и беседовать о Боге. Когда слышу, как многие, не понимая божеских вещей, философствуют о них и, будучи исполнены грехов, богословствуют о Боге и о всем Его касающемся без благодати Святого Духа, дающего смысл и разум; трепещет, ужасается и некоторым образом из себя выходит дух мой, помышляя, что, тогда как Божество для всех непостижимо, мы, не знающие ни самих себя, ни того, что перед очами нашими, с дерзостью и бесстрашием Божиим приступаем философствовать о том, что непостижимо для нас, особенно будучи пусты от благодати Святого Духа, просвещающего и научающего всему. Грешим мы даже тем самым, что допускаем при таком положении своем желание говорить что-либо о Боге.

Познание Божественных вещей без приверженности к ним не убеждает ума совершенно презреть вещественное, но бывает подобно простому помыслу о чувственной вещи. Потому много можно найти людей, имеющих много познаний и в плотских страстях валяющихся, подобно свиньям в тине (2 Пет. 2:22). Ибо, очистившись несколько во время ревнования о добре и получив в известной мере познание о том, потом же обленившись, они уподобились Саулу, который, удостоившись царского престола, но недостойно его начав жить, со страшным гневом был с него свержен.

Не будем... пренебрегать чтением Писания. Понимаем ли содержащееся в нем или не понимаем, будем как можно чаще обращаться к нему. Постоянное упражнение в чтении неизгладимо запечатлевает в памяти <прочитанное>. И то, чего вчера мы не могли понять, мы вдруг понимаем сегодня, потому что человеколюбивый Бог невидимо просвещает наш ум.

...Беспредельное по естеству не может быть объято каким-либо примышлением речений, а что Божие величие не имеет предела, об этом ясно гласит пророческое слово, проповедуя, что великолепию, славе, святыни Его нет конца (Пс. 144: 3, 5). Если же свойства Его бесконечны, то гораздо более Сам Он по сущности во всем, что Он есть, не объемлется никаким пределом и ни в какой части. Поэтому если истолкование посредством имен и речений значением своим объемлет сколько-нибудь подлежащее, беспредельное же объято быть не может, то несправедливо стал бы кто обвинять нас в невежестве, когда не отваживаемся, на что и отваживаться не должно (т. е. описание и изложение Божией сущности). Ибо каким именем объять мне необъятное? Каким речением высказать неизглаголанное? Итак, поелику Божество превосходнее и выше всякого означения именами, то научились мы молчанием чествовать превышающее и слово и разумение.

...Святая Троица есть единый Бог, неизреченный, безначальный, несозданный, непостижимый, неразделимый.
И невозможно нам ни умом постигнуть Его, ни достойно определить словом. Но чтоб нам совсем не забыть Бога, и храня о Нем полное молчание не казаться живущими, как какие-нибудь безбожники, для того снисходительно позволено нам говорить о Боге и божественном, сколько сие под силу человеческому естеству, говорить так, как научены мы божественными апостолами и богодухновенными отцами нашими, чтоб, воспоминая о Нем часто, славили мы Его благость и человеколюбивое Домостроительство, совершенное Им для нас. Но мы, как бы сведения не имея о том, что земля мы есть и пепел, выходим за пределы меры своей и не трепеща исследуем, пытаем, гадаем, надумываем и в воображении своем произвольно строим то, что недомыслимо и неизреченно для самих Ангелов и для всех Небесных чинов, — произвольно мудрствуем о Боге и говорим о том без всякого благоговения и страха, как бы какие неверные, нисколько не наученные тайнам Божиим.

...Мы должны веровать, что есть Бог — Творец и Создатель всех существ: ибо как могла бы и существовать вселенная, если бы кто не осуществил ее и не привел в стройный состав? — Должны веровать, что есть Промысл все содержащий и все связывающий в мире, ибо для тех существ, для которых необходим Творец, необходим вместе и Промыслитель, иначе мир, носимый случаем, как вихрем корабль, должен бы был, по причине беспорядочных движений вещества, мгновенно разрушиться, рассыпаться и возвратиться в первоначальный хаос и неустройство. Мы должны также веровать, что наш Творец, или Зиждитель <все равно, тем ли, или другим именем назовешь Его>, особенным образом печется о нашей участи, хотя жизнь наша и проводится среди различных противностей, которых причины для того может быть и остаются неизвестными, чтобы мы, не постигая их, тем более удивлялись над всем возвышенному Уму. Ибо все, что мы легко понимаем, легко и пренебрегаем, а, напротив, что выше нас, то чем неудобопостижимее, тем больше возбуждает в нас удивление, и все, что убегает от нашего желания, тем самым воспламеняет к себе сильнейшую любовь.

Матерь моя, для чего ты родила меня, когда не могу ни мыслью постигнуть, ни изречь Бога, сколько желаю? Осияло, правда, очи ума моего малое какое-то озарение пренебесной, равносветлой Троицы, но большая часть <к скорби моей> ускользнула от меня, пролетев быстро, как молния, прежде нежели насытился я светом. А если бы здесь мог я постигнуть Тебя, возлюбленная Троица, то не стал бы жаловаться на родившую меня утробу матери: это значило бы, что я родился в добрый час. Но спаси, спаси меня, Божие Слово, и извлекши из горькой тины, веди в иную жизнь, где чистый ум, не покрываемый более призрачным облаком, ликует пред Тобою, о Пресветлый!

Любомудрствовать о Боге можно не всякому — да! Не всякому. Это приобретается не дешево и не пресмыкающимися по земле! Присовокуплю еще: можно любомудрствовать не всегда, не перед всяким и не всего касаясь, но должно знать, когда, перед кем и сколько. Любомудрствовать о Боге можно не всем, потому что способны к сему люди испытавшие себя, которые провели жизнь в созерцании, а прежде всего очистили, по крайней мере, очищают и душу и тело. Для нечистого же может быть небезопасно и прикоснуться к чистому, как для слабого зрения – к солнечному лучу. Когда же можно? — Когда бываем свободны от внешней тины и мятежа, <не порабощаемся плоти>, когда <ум> не сливается с негодными и блуждающими образами, как красота племен, перемешанных с племенами худыми, или как благовоние мира, смешанного с грязью. Ибо действительно нужно упраздниться, чтобы разуметь Бога (Ис. 45:11), и когда изберу время, Я произведу суд по правде.(Пс. 74:3). Перед кем же можно? Перед теми, которые занимаются сим тщательно, а не наряду с прочим толкуют с удовольствием и об этом после конских состязаний, зрелищ и песней, по удовлетворении чреву и тому, что хуже чрева; ибо для последних составляет часть забавы и то, чтоб поспорить о таких предметах и отличиться тонкостью возражений. О чем же должно любомудрствовать, и в какой мере? — О том, что доступно для нас, и в такой мере, до какой простираются состояние и способность разумения в слушателе. Иначе, как превышающие меру звуки или яства вредят, одни слуху, другие телу, или, если угодно, как тяжести не по силам вредны поднимающим, и сильные дожди — земле, так и слушатели утратят прежние силы, если их, скажу так, обременить и подавить грузом трудных учений.
И я не говорю, будто бы не всегда должно памятовать о Боге <да не нападают на нас за это люди, на все готовые и скорые!>. Памятовать о Боге необходимее, нежели дышать, и, если можно так выразиться, кроме сего не должно и делать ничего иного. И я один из одобряющих слово, которое повелевает поучаться день и ночь (Пс. 1:2), вечер и заутра, и полудне поведать (Пс. 54:18), и благословлять Господа на всякое время (Пс. 33:2). А если нужно присовокупить и сказанное Моисеем; то сидя в доме твоем и идя дорогою, и ложась и вставая (Втор. 6:7), и исправляющий другие дела должен памятовать о Боге, и этим памятованием возводить себя к чистоте. Таким образом запрещаю не памятовать о Боге, но богословствовать непрестанно; даже запрещаю не богословствование, как бы оно было делом не благочестивым, но безвременность, и не преподавание учения, но не соблюдение меры.

Все дары Бога нашего добры весьма и всеблагоподательны, но ни один из них так не воспламеняет и не подвигает сердца к возлюблению Его благости, как богословствование. Ибо оно, будучи первейшим порождением благости Божией, первейшие и дары подает душе: во-первых, оно располагает нас с радостью презирать всякие приятные утехи житейские, так как в нем мы имеем вместо преходящих утех неизреченное богатство словес Божиих, а потом оно огненным некиим изменением ум наш озаряет и через то делает его общником служебных духов. Достодолжно же приготовившись, возлюбленные, потечем к сей добродетели, благолепной, всезрительной, всякое попечение земное посекающей, в озарении света неизреченного ум питающей словами Божиими, и, чтобы не говорить много, словесную разумную душу к нераздельному общению с Богом Словом благоустрояющей через святых пророков. Да и в душах человеков, — о, дивное чудо! — устроив богогласные песни, эта божественная невестоводительница поет громко величия Божии.

И сущность, и ипостась имеют между собою такое же различие, какое есть между общим и отдельно взятым, например, между живым существом и таким-то человеком. Поэтому исповедуем в Божестве одну сущность и понятия о бытии не определяем различно, а ипостась исповедуем в особенности, чтобы мысль об Отце и Сыне и Святом Духе была у нас неслитною и ясною. Ибо если не представляем отличительных признаков каждого Лица, а именно: Отчества, Сыновства и Святыни, исповедуем же Бога под общим понятием существа, то невозможно нам здраво изложить учения веры. Потому, прилагая к общему отличительное, надобно исповедовать веру так: Божество есть общее, отчество — особенное. Сочетая же сие, надобно говорить: «Веруй в Бога Отца».
И опять, подобно тому должно поступать при исповедании Сына, сочетая с общим особенное, и говорить: «Веруй в Бога Сына». А подобным образом и о Духе Святом, сочетая предложение по тому же образцу, должно говорить: «Верую и в Бога Духа Святого», чтобы и совершенно соблюсти единство исповеданием Божества, и исповедать особенность Лиц различением свойств, присвояемых каждому Лицу. А утверждающие, что сущность и ипостась — одно и то же, принуждены исповедовать только разные Лица и, уклоняясь от выражения: три ипостаси, не избегают погрешности Савеллия, который и сам во многих местах, сливая понятие, усиливается разделить Лица, говоря, что та же ипостась преобразуется по встречающейся каждый раз нужде.

Вот видит святой Иоанн Богослов в откровении некоего великого Ангела, сходящего с неба, поставившего ноги свои подобно огненным столпам одну на землю, другую на море. В руке своей он имел раскрытую книгу, которую подал Богослову, говоря: «Возьми и съешь ее» (Апок. 10:9). О, Ангел Божий. Не вели Богослову съесть ту небесную книгу, дай и нам прочесть ее, чтобы мы узнали, что написано в ней, и поучились из нее для нашей пользы; или же устно сообщи нам, что в ней написано! Но не слушает нас Ангел: не дает он прочесть книгу, не сообщает и устно, что в ней написано, но настойчиво велит Богослову: «возьми и съешь ее». Святой Богослов! Отвечай Ангелу: «Не для того пишутся книги, чтобы их есть, но для того, чтобы читать. Если я съем книгу, и съем, не прочитав, то какая мне будет польза, когда я не буду знать, что в ней написано?». Молчит святой Богослов. Не прекословит он Ангелу, но протягивает руки к той книге, кладет в уста, ест и проглатывает. Скажи нам, святой Богослов: есть ли какой-либо вкус в той книге, горька ли она или сладка? Здесь святой Богослов отвечает нам, что вкус этой книги и сладкий, и горький: «Она в устах моих была сладка, как мед; когда же съел ее, то горько стало во чреве моем» (Апок. 10:10). Все это настолько странно, что ум не постигает, и только толкователи Божественного Писания разъясняют нам. По их толкованию, эта книга знаменовала собой слова Бога, сошедшего ради любви к людям на землю и желающего любовью жить в душах человеческих. Любимому ученику она дается не для прочтения, ибо Господь уже открыл ему раньше «безвестная и тайная премудрости» Своей (Пс. 50:8) : он уже знает, что в ней написано. Дается же она на съедение, как хлеб, ибо слово Божие является хлебом духовным, и как мед, ибо по сладости своей оно лучше меда и сотов. Как съеденная пища претворяется в человеческое естество, так и слово Божие и любовь Божия, как бы отступив от существа своего, желают быть в человеческом существе. «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного» (Ин. 3:16). Под Иоанном Богословом подразумевается не только он сам, но и вся находящаяся на земле церковь Христова, в которой есть и уста, и чрево. Праведные люди и угодники Божии – это церковные уста, согласно написанному: «Если ты обратишься, то Я восставлю тебя... то будешь как Мои уста» (Иер. 15:19; Иак. 5: 19–20). А чрево – кто? Чревом являются грешники, служащие чреву, о которых написано: «Их бог – чрево, и слава их в сраме» (Фил. 3:19).

Божеская природа по своей сущности есть едина, проста, единовидна, несложна и никаким образом не может быть представляема умом в каком-нибудь разнообразном сложении. А человеческая душа, находящаяся на земле и погруженная в эту земную жизнь, по невозможности ясно познавать искомое, стремится понять неизреченное естество многообразно и многочастно при помощи многих понятий, не уловляя сокровенного в одном каком-нибудь понятии. Ибо понимание было бы удобно, если бы нам уделен был один какой-либо путь к познанию Божества; а теперь из проявляющейся во всем мудрости узнаем, что Правящий всем премудр; из величия чудес творения понимаем значение силы; а верование, что от Него все зависит, служит свидетельством, что нет никакой причины Его бытия. Опять представляя себе, что Он гнушается зла, понимаем совершенную Его неизменяемость и непричастность греху, а считая нетление смертное самым высшим злом, мы называем бессмертным и нетленным Того, Кто чужд всякого понятия об этом. Мы не разделяем на части вместе с этими понятиями самого предмета, но, веруя, что Бог един по существу своему, полагаем, что в мыслимом нами есть нечто, соответствующее всем подобным понятиям. Ибо имена не противоречат между собою, как свойственно противоположным предметам, так что если есть в предмете одно качество, то нельзя в то же время усматривать в нем другого; как, например, нельзя в одном и том же предмете мыслить вместе жизни и смерти; но значение имен, приписываемых Божеской природе, таково, что каждое из них хотя и имеет особое значение, но не содержит никакого противоречия с другим, вместе с ним приписываемым. Ибо разве противоречит праведность бестелесности, хотя эти изречения по значению своему между собою и не согласны? А какое противоречие у благости с невидимостью? Точно так же и вечность Божеской жизни не разделяется вместе с различием имен, хотя познается при помощи двух имен и понятий — нескончаемости и безначальности, и одно имя по значению своему не то же, что другое; ибо одно показывает отсутствие начала, а другое — конца; но в самом предмете различие имен, приписываемых ему, не производит никакого разделения.

Мы ищем имени, которым бы выражалось естество Божие, или самобытность, и бытие, ни с чем другим не связанное. А имя: Сущий (Исх. 3:14), действительно принадлежит собственно Богу и всецело Ему одному, а не кому-либо прежде и после Него; потому что и не было, и не будет чем-либо ограничено или пресечено. Что касается до других имен Божиих, то некоторые очевидным образом означают власть, а другие домостроительство, и последнее, частью до воплощения, частью по воплощении. Например: Вседержитель и Царь или славы (Пс. 23:10), или веков (1 Тим. 1:17), или сил, или возлюбленного (Пс. 67:13), или царствующих (1 Тим. 6:15), и Господь Саваоф, или, что тоже, Господь воинств (Ис. 3:15), или сил (Ам. 6:8), или господствующих (1 Тим. 6:15), — явным образом есть имена власти. А Бог спасающий (Пс. 67:21), Бог или отмщений (Пс. 93:1), или мира (Рим. 10:20), или правды (Пс. 4:2), Бог Авраама, Исаака, Иакова (Исх. 3:6) и всего духовного Израиля, который видит Бога, — есть имена домостроительства. Поскольку нами управлять можно посредством страха наказаний, надежды спасения, а также славы, и через упражнение в добродетелях; то отсюда заимствованы предыдущие имена, и имя Бога отмщений научает в нас страх, имя Бога спасений — надежду, и имя Бога добродетелей — подвижничество, чтобы преуспевающий в чем-либо из сказанного, как бы нося в себе Бога, тем более поспешал к совершенству и сближению с Богом посредством добродетелей. Сверх того, имена эти есть общие наименования Божества; собственное же имя Безначального есть Отец, безначально-Рожденного — Сын, и нерожденно-Исшедшего или Исходящего — Дух Святой.

...Всякое действование, от Божества простирающееся на тварь и именуемое по многоразличным о Нем понятиям, от Отца исходит, через Сына простирается и совершается Духом Святым. Посему Имя действования не делится на множество действующих, так как нет усвоенного каждому и особенного попечения о чем-либо. Но что ни происходит, касающееся или промышления о нас, или домостроительства и состава вселенной — все производится Тремя, впрочем, произведений не три.

По сосудам, из которых вылито миро, не познается самое миро, каково оно в естестве своем, хотя и по малоощутительному некоему качеству испарений, оставшемуся в сосуде, делаем некоторую догадку о вылитом мире. Это-то именно поймем мы из сказанного: «Самое миро Божества, каково оно в сущности, выше всякого имени и понятия». Усматриваемые же во вселенной чудеса доставляют содержание богословским именованиям, по которым Божество именуем премудрым, всемогущим, благим, святым, блаженным, вечным, также Судиею, Спасителем и подобным этому, что все показывает некоторое, впрочем не главное, качество божественного мира, какое вся тварь, наподобие какого-либо мироварного сосуда, отпечатлела в себе усматриваемыми в ней чудесами.

Простота догматов истины, уча тому, что такое Бог, предполагает, что не может Он быть объемлем ни именованием, ни помышлением, ни иною какою постигающею силою ума; пребывает выше не только человеческого, но и ангельского, и всякого премирного постижения, неизглаголан, неизречен, превыше всякого означения словами, имеет одно имя, служащее к познанию Его собственного естества, именно, что Он один выше всякого имени (Флп. 2:9), которое даровано и Единородному, потому что все то принадлежит Сыну, что имеет Отец (Ин. 16:15). А что слова эти, разумею нерожденность и бесконечность, означают вечность, а не сущность Божию, — это исповедует учение благочестия; и нерожденность показывает, что выше Бога ни начала какого, ни причины какой, а бесконечность означает, что Царство Его не ограничивается никаким пределом.

«Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам; ей, Отче! ибо таково было Твое благоволение» (Мф. 11:25-26). Премудрыми Господь именует здесь книжников и фарисеев. Он говорит это, чтобы Своих учеников сделать более усердными и показать им, сколько великих рыбаков удостоились благ, которых все те лишились. Называя же их мудрыми, говорит не о мудрости истинной и похвальной, но о той, которую они приписывали своим силам. Потому не говорит: открыл безумным, но младенцам, то есть не лживым, а простым. И показывает, что фарисеи этого не получили не потому только, что не были достойны, но и лишились этого по самой справедливости. А почему от них утаил? Послушай, что говорит на это Павел: «Усиливаясь поставить собственную праведность, они не покорились праведности Божией» (Рим. 10:3). Итак подумай: какими должны были стать ученики, слышавшие это, когда они узнали то, чего не знали мудрые, и узнали это по откровению Божиему, будучи «младенцами». Лука повествует, что Иисус в тот самый час возрадовался и сказал эти слова, когда семьдесят учеников, придя к Нему, возвестили о повиновении им бесов. А это, что сказал Иисус, делало их не только более ревностными, но и располагало к большему смирению. Ибо они могли впасть в высокомудрие, потому что изгоняют бесов, и Он тут же располагает их к смирению, поскольку победы их над бесами были следствием не их собственных усилий, а действием откровения. Книжники и премудрые, считающие себя разумными, отпали по гордости, итак, если по этой причине скрыто от них то, что открыто младенцам, то и вы опасайтесь и будьте младенцами. Потому что, как младенческая простота сделала вас достойными откровения, так противоположное состояние лишило их его. Ибо как слово «утаил» не означает, что Бог был виновен в этом, так и слово» «открыл» сказано здесь в том же смысле, в каком говорит Павел: «И как они не заботились иметь Бога в разуме, то предал их Бог превратному уму» (Рим. 1:28). И ослепил помышления их – не значит, что Бог сделал это вне зависимости от людей, подававших к этому причину. Далее, чтобы ты не подумал, что когда Господь говорил: «Славлю Тебя, Отче... что Ты утаил сие... и открыл то младенцам» (Мф. 11:25), Сам по Себе Он не имел той же силы и не мог совершить того же, говоря: «Все предано Мне Отцем Моим» (Мф. 11:27). Тем, которые радуются, что им повинуются бесы, говорит: чему вы удивляетесь, что бесы вам повинуются? – «все предано Мне». Когда же слышишь – «предано», не предполагай тут ничего человеческого. Ибо это выражение не должно вести тебя к той мысли, будто есть два нерожденных Бога. А что Он родился и в то же время – Владыка всего, это видно из многих других мест. Потом Он предлагает нечто и еще важнее и тем открывает твое постижение: «И никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына» (Мф. 11:27). Незнающим кажется, что слова эти не зависят от предыдущих, между тем как между ними великое согласие. Ибо Господь, сказав: «Все предано Мне Отцем Моим», как бы дает понять: чему удивляться, что Я Владыка всего, если Я имею и нечто большее? Я знаю Отца и единосущен Ему. «И Кому Сын хочет открыть» (Мф. 11:27). Не сказано: кому заповедует или кому повелевает, но «кому хочет». Сын же, открывая Отца, открывает и Себя. Когда же говорит: «И Отца не знает никто, кроме Сына», подразумевает не то, что все Его не познали, но что никто не имеет об Отце такого знания, какое имеет о Нем Сын.

Сын есть Единородный Бог и навсегда пребывает. Сущий во Отце не по одному какому-либо свойству имеет бытие в Нем, но есть во Отце по всем свойствам, какие только мы разумеем в Нем. Так сущий в нетлении Отца, Он нетленен, в благости благ и в силе силен, и в каждом совершеннейшем свойстве, какое только разумевается во Отце, Он участвует. Так и сущий в Вечном, Он вполне вечен; а признак вечности Отца тот, что она не началась из не сущего и не прекратится в небытие. Итак, имеющий вполне все, что имеет Отец, и созерцаемый во всей славе Отца, как имея бытие в нескончаемости Отца, не имеет конца жизни; так и имея бытие в Безначальности Отца, не имеет начала дней (Евр. 7:3).

Если Бог, Триипостасно Единый, несоздан есть и безначален, был всегда и прежде всего, видимого и невидимого, отелесенного и бестелесного, познаваемого нами и не познаваемого, — что все получило бытие от Единосущной и Нераздельной Троицы, единого Божества, то скажи мне, каким способом твари могут познать Творца, начавшие быть — всегда Сущего, созданные — Несозданного? Как они, от Него после получившие бытие, могут познать Его — Безначального? Как могут они понять, каков Он и как есть? Нет, нет, никак не могут они понять ничего из этого. разве только насколько восхочет Сам Творец, Который, как дает всякому человеку дыхание и жизнь, и душу, и ум, и слово, так благоволит человеколюбно даровать и познание о Себе, да ведают Его, сколько подобает. Иначе же твари, получившей бытие от Бога, никак не возможно постигнуть Творца своего. Впрочем, и это ведение, какое Он дает нам, верующим в него, дает он нам ради веры нашей, чтоб знание подтверждало веру, которая бывает без знания, и таким образом посредством знания утверждался в вере всякий, оглашенный словом, и убеждался, что есть Бог, в Которого уверовал он по одному словесному учению.

Когда же произношу слово: Бог, вы озаряйтесь единым и тройственным светом — тройственным в отношении к особенным свойствам, или к Ипостасям, если кому угодно назвать так, или к Лицам (нимало не будем спорить об именах, пока слова ведут к той же мысли), — единым же в отношении к понятию сущности и, следственно, Божества. Бог разделяется, так сказать, неразделимо, и сочетается разделенно; потому что Божество есть Единое в Трех, и едино есть Три, в Которых Божество или, точнее сказать, Которые есть Божество. А что касается до преизбытка и недостатков, то мы без них обойдемся, не обращая ни единства в слитность, ни разделения в отчуждение. Да будут равно далеки от нас и Савеллиево сокращение, и Ариево разделение; ибо то и другое в противоположном смысле худо, и одинаково нечестиво. Ибо для чего нужно — или злочестиво сливать Бога, или рассекать на неравных? — у нас один «Бог Отец, из Которого все, и мы для Него, и один Господь Иисус Христос, Которым все, и мы Им» (1 Кор. 8:6), и един Дух Святый, в Котором все. Словами: «из Него» , «Им» и «в Нем»-, не естества разделяем, но отличаем личные свойства единого и неслиянного естества. А это видно из того, что различаемые опять сводятся воедино, если не без внимания прочтешь у того же Апостола следующие слова: «Ибо все из Него, Им и к Нему. Ему слава во веки, аминь» (Рим. 11:36). Отец есть Отец и безначален; потому что ни от кого не имеет начала. Сын есть Сын, и не безначален; потому что от Отца. Но если начало будешь разуметь относительно ко времени, то Сын и безначален; потому что Творец времен не под временем. Дух есть истинно Дух Святый, происходящий от Отца, но не как Сын; потому что происходит не рожденно, но исходно; если для ясности надобно употребить новое слово. Между тем ни Отец не лишен нерожденности, потому что родил; ни Сын — рождения, потому что от Нерожденного; ни Дух Святый не изменяется или в Отца, или в Сына, потому что исходит, и потому что Бог; хотя и не так кажется безбожным. Ибо личное свойство непреложно; иначе как оставалось бы личным, если бы прелагалось и переносилось? Итак, один Бог в Трех и Три Едино, как сказали мы.

Человеческий многозаботливый и испытующий разум при помощи возможных для него умозаключений стремится к недоступному и верховному естеству и касается его; он не на столько проницателен, чтобы ясно видеть невидимое, и в то же время не совсем отлучен от всякого приближения, так чтобы не мог получить никакого гадания об искомом; об ином в искомом он догадывается ощупью умозаключений, а иное усматривает некоторым образом из самой невозможности усмотрения, получая ясное познание о том, искомое выше всякого познания; ибо, что не соответствует Божескому естеству, разум понимает, а что именно думать о нем, того не понимает, он не в силах познать самую сущность того, о чем так именно рассуждает; но при помощи понимания того, что присуще и что не присуще Божескому естеству, он познает одно то, что доступно для усмотрения, именно, что оно пребывает в удалении от всякого зла, и мыслится пребывающим во всяком благе; и однако же, будучи таковым, как я говорю, оно неизреченно и недоступно для умозаключений.

Признавая во Отце благое изволение, ты по причине этого изволения не станешь отделять Сына от Отца. Ибо изволение бытия Его не может служить препятствием быть Ему тотчас вместе с изволением. Но как в глазу, в котором соединено зрение и желание видеть, из которых первое есть естественное действие, а последнее, т. е. стремление видеть, — действие произвола, движение этого произвола не служит препятствием к зрению, но только при действии зрения производит и желание видеть, ибо то и другое рассматривается нами отдельно и само по себе и одно не служит препятствием к бытию другого, но оба некоторым образом взаимно связаны, так что и естественное действие сопровождает произвол, и произвол опять не отстает от естественного движения, — как, говорю, глазу врождено зрение, и желание видеть нисколько не отдаляет самого зрения, но вместе с желанием видеть является и желаемое усмотрение, так и о Неизреченном и всякую мысль превосходящем мы должны понимать так, что в Нем все бывает вместе и в то же время, — бытие вечного Отца и изволение о Сыне и Самый Сын, сущий в начале, как говорит апостол Иоанн (Ин. 1:1), и немыслимый по начале. Начало всего — Отец; но нам возвещено, что и Сын имеет бытие в этом начале, будучи по естеству тем, чем есть Начало; ибо как начало есть Бог, так и сущее в начале Слово есть Бог же.

Как вещественная любовь не касается еще младенчествующих, потому что детство не дает в себе место страсти, а также и удрученных крайнею старостью не видим в подобном состоянии, так и в рассуждении божественной красоты, кто еще младенец, обуревается и носится всяким ветром учения, и кто одряхлел, состарился и приблизился к нетлению в этих учениях, все те оказываются неподвижными к этому желанию. Ибо таковых не касается видимая красота, но такую только душу, которая вышла из младенческого состояния, цветет духовным возрастом, не прияла на себя «скверны или порока, или нечто от таковых» (Еф. 5:27), не лишена чувствительности по младенчеству, и не ослабела в силах по дряхлости, Слово именует отроковицею.

Как Отец ничего не оставляет для умопредставления выше безначального Божества, так и Сын Отчий имеет началом вечного Отца, подобно тому как начало света есть великий и прекраснейший круг солнечный. Впрочем, всякое подобие ниже великого Бога и опасно, чтобы, поставив нечто между присносущным Отцом и присносущным Сыном, не отторгнуть нам Царя-Сына от Царя-Отца. Ибо предполагать, что время, или хотение прежде Бога, по моему мнению, значит рассекать Божество. Родитель велик как Бог, как родитель. Но если для Отца всего выше не иметь никакой причины досточтимого Божества, то и достопокланяему Рождению великого Отца не менее высоко иметь такое начало. Не отсекай Бога от Бога, потому что не знаешь такого сына, который бы далеко отстоял от отца.
А слова не рожденный и рождение от Отца не равнозначительны слову Божество. Иначе кто произвел эти два рода Божества? В отношении к Богу оба они не входят в понятие сущности; естество же, по моему разумению, нерассекаемо. Если Слову принадлежит рождение, то Отец, будучи бесплотен, не принимает ничего, свойственного плоти, человеческий ум никогда не дойдет до такого нечестия, чтобы помыслить это; и ты имеешь Сына-Бога, достойную славу Родителя.
Если же ты, суемудрый, желая возвеличить Божество великого Отца и напрасно вселяя в сердце пустой страх, отринул рождение, и Христа низводишь в ряд тварей, то оскорбил ты Божество Обоих. Отец лишен у тебя Сына, и Христос не Бог, если только Он сотворен. Ибо все, чего когда-либо не было, принадлежит к тварям: а Рожденное по важным причинам пребывает, и всегда будет, равным Богу. Какое же основание тому, что ты, наилучший, через Христовы страдания, впоследствии, когда переселишься отсюда, станешь богом, а Христос подобным тебе рабом, вместо Божеской чести припишется Ему только превосходство между рабами?
Если как ковач, намереваясь сделать колесницу, готовит молот, так и великий Бог в последствии времени создал полезное орудие, чтобы первородною рукою приобрести меня, — то тварь во многих отношениях будет превосходнее Небесного Христа, если только Слово для твари, а не тварь для Христа. Но кто же бы стал утверждать это? Если же Он принял плоть, чтобы помочь твоим немощам, а ты за это приводишь в меру преславное Божество то погрешил Милосердствовавший о тебе. А для меня тем более Он чуден, что и Божества не умалил, и меня спас, как врач, приникнув на мои зловонные раны.

Бог всегда был, есть и будет или, лучше сказать, всегда есть; ибо слова: «был» и «будет» означают деление нашего времени и свойственны естеству приходящему: а Сущий — всегда. И этим именем именует Он Сам Себя, беседуя с Моисеем на горе; потому что сосредоточивает в Себе Самом всецелое бытие, которое не начиналось и не прекратится. Как некое море сущности, неопределимое и бесконечное, простирающееся за пределы всякого представления о времени и естестве, одним умом (и то весьма неясно и недостаточно, не в рассуждении того, что есть в Нем Самом, но в рассуждении того, что возле Его), через набрасывание некоторых очертаний, оттеняется Он в один какой-то облик действительности, убегающий прежде, чем будет уловлен, и ускользающий прежде, нежели умопредставлен, столько же освещающий владычественное в нас, если оно очищено, сколько быстрота летящей молнии озаряет взор. И это, кажется мне, для того, чтобы постигаемым привлекать к Себе, ибо совершенно непостижимое безнадежно и недоступно, а непостижимым приводить в удивление, через удивление же возбуждать большее желание, и через желание очищать, и через очищение соделывать богоподобными; а когда сделаемся такими, уже беседовать как с вечными .

Слово Божие есть правило нашей веры, как говорит святой Пророк: «Слово Твое – светильник ноге моей и свет стезе моей» (Пс. 118:105). Святое Писание истолковали и разъяснили Богоносные отцы и церковные учителя. Полезно для понимания его прочитывать их книги.

«Понять Бога трудно, а изречь невозможно» — так мудрствовал один из эллинских богословов - Платон в Тимее, и, думаю, не без хитрой мысли; чтобы почитали его познавшим, сказал он: трудно, и, чтобы избежать обличения, назвал это неизреченным. Но, как я рассуждаю, изречь невозможно, а понять еще более невозможно. Ибо что постигнуто разумом, то имеющему не вовсе поврежденный слух и тупой ум, объяснит, может быть, и слово, если не вполне достаточно, то, по крайней мере, слабо. Но обнять мыслью столь великий предмет совершенно не имеют ни сил, ни средств не только люди, оцепеневшие и преклоненные к земле, но даже весьма возвышенные и боголюбивые, равно как и всякое рожденное естество, для которого этот мрак — эта грубая плоть, служит препятствием к пониманию истины. Не знаю, возможно ли это природам высшим и духовным, которые, будучи ближе к Богу и озаряясь всецелым светом, может быть, видят Его, если не вполне, то совершеннее и определеннее нас, и притом, по мере своего чина, одни других больше и меньше. Но об этом не продвинусь далее. Что же касается до нас, то не только мир Божий превосходит всяк ум и понимание (Флп. 4:7), не только уготованного по обещаниям (1 Кор. 2:9; Ис. 64:4) для праведных не могут ни глаза видеть, ни уши слышать, ни мысль представить; но даже едва ли возможно нам и точное познание твари. Ибо и здесь у тебя одни тени, в чем уверяет сказавший: «увижу небеса, дела рук Твоих, луну и звезды» (Пс. 8:4) и постоянный в них закон, ибо говорит не как видящий теперь, а как надеющийся некогда увидеть. Но в сравнении с тварями гораздо невместимее и непостижимее для ума то естество, которое выше их и от которого они произошли.
Непознаваемым же называю не то, что Бог существует, но то, что Он такое. Ибо не пуста проповедь наша, не суетна вера наша; и не о том преподаем мы учение. Не обращай нашей искренности в повод к безбожию и клевете, не превозносись над нами, которые сознаемся в неведении! Весьма большая разность — быть уверенным в бытии чего-нибудь и знать, что оно такое. Есть Бог — творческая и содержательная причина всего; в этом наши учители — и внешний опыт, и естественный закон, — зрение, обращенное к видимому, которое прекрасно утверждено и совершает путь свой, или, скажу так, неподвижно движется и несется; — естественный закон, от видимого и благоустроенного умозаключающий о Начальнике этого. Ибо вселенная как могла бы составиться и стоять, если бы не Бог все осуществлял и содержал? Кто видит красиво отделанные гусли, их превосходное устройство и расположение, или слышит самую игру на гуслях, тот ничего иного не представляет, кроме сделавшего гусли или играющего на них, и к нему восходит мыслью, хотя, может быть, и не знает его лично. Так и для нас явственна сила творческая, движущая и сохраняющая сотворенное, хотя и не познается она мыслью. И тот крайне несмышлен, кто, следуя естественным указаниям, не восходит до этого познания сам собою.
Впрочем, не Бог еще то, что мы представили себе под понятием Бога, или чем мы Его изобразили, или чем описало Его слово. А если кто когда-нибудь и сколько-нибудь обнимал Его умом, то чем это докажет? Кто достигал до последнего предела мудрости? Кто удостаивался когда-нибудь такого дарования? Кто до того «открыл уста разумения и привлек Дух» (Пс. 118:131), что при содействии этого Духа, все испытующего и знающего даже глубины Божии (1 Кор. 2:10), постиг он Бога, и не нужно уже ему простираться далее, потому что обладает последним из желаемых, к чему стремятся и вся жизнь и все мысли высокого ума? Но какое понятие о Боге составишь ты, который ставишь себя выше всех философов и богословов и хвалишься без меры, если ты вверишься всякому пути познания? К чему приведет тебя пытливый разум?

Един есть Бог безначальный, безвиновный, не ограниченный ничем или прежде бывшим, или после имеющим быть, и в прошедшем, и в будущем объемлющий вечность, беспредельный, благого, великого, Единородного Сына великий Отец, Который в рождении Сына не потерпел ничего свойственного телу, потому что Он — Ум.
Един есть Бог иный, но не иный по Божеству, — это Слово такового Бога, живая печать Отчая, единый Сын Безначального, и Единственный Единственного, во всем равный Отцу, кроме того, что один всецело пребывает Родителем, а другой — Сыном, Мироположник и Правитель, сила и мысль Отца.
Един Дух — Бог от благого Бога. Да погибнет всякий, кого не отпечатлел так Дух, чтобы являл Его Божество, у кого или в глубине сердца есть зло, или язык нечист, — эти люди полусветлые, завистливые, эти самоученые мудрецы, — этот источник загражденный (Притч. 25:27), светильник сокрытый в темной пазухе! (Лк. 11:33).