Загрузка плеера...

Бог всегда был, есть и будет или, лучше сказать, всегда есть; ибо слова: «был» и «будет» означают деление нашего времени и свойственны естеству приходящему: а Сущий — всегда. И этим именем именует Он Сам Себя, беседуя с Моисеем на горе; потому что сосредоточивает в Себе Самом всецелое бытие, которое не начиналось и не прекратится. Как некое море сущности, неопределимое и бесконечное, простирающееся за пределы всякого представления о времени и естестве, одним умом (и то весьма неясно и недостаточно, не в рассуждении того, что есть в Нем Самом, но в рассуждении того, что возле Его), через набрасывание некоторых очертаний, оттеняется Он в один какой-то облик действительности, убегающий прежде, чем будет уловлен, и ускользающий прежде, нежели умопредставлен, столько же освещающий владычественное в нас, если оно очищено, сколько быстрота летящей молнии озаряет взор. И это, кажется мне, для того, чтобы постигаемым привлекать к Себе, ибо совершенно непостижимое безнадежно и недоступно, а непостижимым приводить в удивление, через удивление же возбуждать большее желание, и через желание очищать, и через очищение соделывать богоподобными; а когда сделаемся такими, уже беседовать как с вечными .


Григорий Богослов  

«Понять Бога трудно, а изречь невозможно» — так мудрствовал один из эллинских богословов - Платон в Тимее, и, думаю, не без хитрой мысли; чтобы почитали его познавшим, сказал он: трудно, и, чтобы избежать обличения, назвал это неизреченным. Но, как я рассуждаю, изречь невозможно, а понять еще более невозможно. Ибо что постигнуто разумом, то имеющему не вовсе поврежденный слух и тупой ум, объяснит, может быть, и слово, если не вполне достаточно, то, по крайней мере, слабо. Но обнять мыслью столь великий предмет совершенно не имеют ни сил, ни средств не только люди, оцепеневшие и преклоненные к земле, но даже весьма возвышенные и боголюбивые, равно как и всякое рожденное естество, для которого этот мрак — эта грубая плоть, служит препятствием к пониманию истины. Не знаю, возможно ли это природам высшим и духовным, которые, будучи ближе к Богу и озаряясь всецелым светом, может быть, видят Его, если не вполне, то совершеннее и определеннее нас, и притом, по мере своего чина, одни других больше и меньше. Но об этом не продвинусь далее. Что же касается до нас, то не только мир Божий превосходит всяк ум и понимание (Флп. 4:7), не только уготованного по обещаниям (1 Кор. 2:9; Ис. 64:4) для праведных не могут ни глаза видеть, ни уши слышать, ни мысль представить; но даже едва ли возможно нам и точное познание твари. Ибо и здесь у тебя одни тени, в чем уверяет сказавший: «увижу небеса, дела рук Твоих, луну и звезды» (Пс. 8:4) и постоянный в них закон, ибо говорит не как видящий теперь, а как надеющийся некогда увидеть. Но в сравнении с тварями гораздо невместимее и непостижимее для ума то естество, которое выше их и от которого они произошли.
Непознаваемым же называю не то, что Бог существует, но то, что Он такое. Ибо не пуста проповедь наша, не суетна вера наша; и не о том преподаем мы учение. Не обращай нашей искренности в повод к безбожию и клевете, не превозносись над нами, которые сознаемся в неведении! Весьма большая разность — быть уверенным в бытии чего-нибудь и знать, что оно такое. Есть Бог — творческая и содержательная причина всего; в этом наши учители — и внешний опыт, и естественный закон, — зрение, обращенное к видимому, которое прекрасно утверждено и совершает путь свой, или, скажу так, неподвижно движется и несется; — естественный закон, от видимого и благоустроенного умозаключающий о Начальнике этого. Ибо вселенная как могла бы составиться и стоять, если бы не Бог все осуществлял и содержал? Кто видит красиво отделанные гусли, их превосходное устройство и расположение, или слышит самую игру на гуслях, тот ничего иного не представляет, кроме сделавшего гусли или играющего на них, и к нему восходит мыслью, хотя, может быть, и не знает его лично. Так и для нас явственна сила творческая, движущая и сохраняющая сотворенное, хотя и не познается она мыслью. И тот крайне несмышлен, кто, следуя естественным указаниям, не восходит до этого познания сам собою.
Впрочем, не Бог еще то, что мы представили себе под понятием Бога, или чем мы Его изобразили, или чем описало Его слово. А если кто когда-нибудь и сколько-нибудь обнимал Его умом, то чем это докажет? Кто достигал до последнего предела мудрости? Кто удостаивался когда-нибудь такого дарования? Кто до того «открыл уста разумения и привлек Дух» (Пс. 118:131), что при содействии этого Духа, все испытующего и знающего даже глубины Божии (1 Кор. 2:10), постиг он Бога, и не нужно уже ему простираться далее, потому что обладает последним из желаемых, к чему стремятся и вся жизнь и все мысли высокого ума? Но какое понятие о Боге составишь ты, который ставишь себя выше всех философов и богословов и хвалишься без меры, если ты вверишься всякому пути познания? К чему приведет тебя пытливый разум?


Григорий Богослов  

Един есть Бог безначальный, безвиновный, не ограниченный ничем или прежде бывшим, или после имеющим быть, и в прошедшем, и в будущем объемлющий вечность, беспредельный, благого, великого, Единородного Сына великий Отец, Который в рождении Сына не потерпел ничего свойственного телу, потому что Он — Ум.
Един есть Бог иный, но не иный по Божеству, — это Слово такового Бога, живая печать Отчая, единый Сын Безначального, и Единственный Единственного, во всем равный Отцу, кроме того, что один всецело пребывает Родителем, а другой — Сыном, Мироположник и Правитель, сила и мысль Отца.
Един Дух — Бог от благого Бога. Да погибнет всякий, кого не отпечатлел так Дух, чтобы являл Его Божество, у кого или в глубине сердца есть зло, или язык нечист, — эти люди полусветлые, завистливые, эти самоученые мудрецы, — этот источник загражденный (Притч. 25:27), светильник сокрытый в темной пазухе! (Лк. 11:33).


Григорий Богослов  

Что же такое Бог? Как скажу что-либо о том, чего невозможно ни видеть, ни в слух вместить, ни сердцем объять? Какими словами изображу естество? Какое подобие блага этого найду в известных нам благах? Какие изречения изобрету к обозначению неизреченного? Слышу, что Священное Писание повествует великое о превысшем Естестве, но что это значит в сравнении с самим Естеством? Столько изрекло слово, сколько способен я принять, а не сколько вмещает в себе означаемое. Как вдыхающие в себя воздух принимают его, каждый по своей вместимости, один больше, другой меньше, но и тот, кто содержит в себе много, не всю стихию вмещает внутри себя, а напротив того, и он, сколько мог, столько и принял в себя из целого, и это в нем целое, так и богословские понятия Святого Писания, у богоносных мужей изложенные нам Святым Духом, для нашей меры понимания высоки, велики и превосходят всякую величину, но не достигают до величины истинной. Сказано: «Кто исчерпал воды горстью своею и пядью измерил небеса» (Ис. 40, 12)? Видишь ли, какая высокая мысль у описывающего несказанное могущество? Но что это значит в сравнении с действительно Сущим? Пророческое слово в таких высоких выражениях показало только часть Божественной деятельности, о самой же силе, от которой деятельность, не говорю уже о естестве, от Которого сила, не сказало, не имело в виду говорить, а напротив того, касается словом, но некоторым догадкам, изображающего только собою Божество, как бы от лица Божия произнося такие слова: «Кому Меня уподобите?» (Пс. 46, 5), говорит Господь. Такой же совет предлагает и Екклесиаст собственными своими словами: «Не торопись языком твоим, и сердце твое да не спешит произнести слово пред Богом; потому что Бог на небе, а ты на земле» (Еккл. 5:1), взаимным расстоянием этих стихий, как думаю, показывая, в какой мере естество Божие превышает земные помыслы.


Григорий Нисский  

Безопаснее и вместе благочестивее веровать, что величие Божие выше разумения, чем, определяя границы славы Его, какими-нибудь предположениями думать, что не существует ничего выше постигаемого разумом, и даже в том случае, когда бы кто находил это безопасным, не оставлять Божескую сущность не испытуемою, как неизреченную и не доступную для человеческих рассуждений. Ибо гадание о неизвестном и приобретение некоторого знания о сокровенном из примышления человеческих рассуждений пролагает доступ и ведет к ложным предположениям, потому что составляющий догадки о неизвестном будет предполагать не только истину, но часто и самую ложь вместо истины. А ученик Евангельский и пророческий тому, что Сущий есть, верует на основании того, что слышит в Священных книгах, на основании гармонии в видимой природе и дел промысла; что же Он есть и как есть, о том не исследуя, как о бесполезном и непригодном. Он не даст лжи доступа к истине, ибо при большой пытливости находит место и неправильное умствование, а при бездействии пытливости совершенно пресекается и необходимость заблуждения. А что справедлива такая мысль, можно видеть из того, как церковные ереси уклонялись в разнообразные и различные предположения о Боге, когда каждый различно обольщал себя, судя по какому-либо движению мысли.


Григорий Нисский  

Пределы всякой дерзости, полагаю я, преступили те, которые не прилагают никакой заботы о доблестной жизни, непрестанно же спорят о догматах. Ибо по заграждении их дерзости не дверями и печатями, что иной может и сокрушить, но Божиими словесами, которые гласят: грешнику же говорит Бог: «Что ты проповедуешь уставы Мои и берешь завет Мой в уста твои» (Пс. 49:16) — распространили они дерзость до того, что не только входят в споры об оправданиях, отвергаемых ими с клятвою, что, может быть, было бы меньшее зло, но даже разногласят о неизреченном и пречистом Естестве. Потому посоветую таковым не терзать им со своей стороны скверными и проклятыми устами того, что божественно и едва уловимо для самых благоискусных, но обращать  испытание на самих себя; тогда, может быть, сотрут с себя, как ни есть, пятна, которые вопреки долгу сами на себя наложили.


Исидор Пелусиот  

Нужно быть чистым, насколько возможно, чтобы Свет приемлем был светом; нужно говорить о Боге перед людьми усердными, чтобы слово, падая на бесплодную землю, не оставалось бесплодным. Нужно богословствовать, когда внутри нас тишина и ум не кружится по внешним предметам, чтобы не прерывалось дыхание, как у всхлипывающих. При этом можно богословствовать лишь постольку, поскольку сами постигаем Бога и Он может быть постигаем. Так, сами приобретя познание и другим его передав, приступим к изложению Богословия по образу Писания. Направлять же слова предоставим Отцу и Сыну и Святому Духу: Отцу – да благословит, Сыну – да содействует слову, Духу – да вдохновит его. Лучше же сказать: да будет на нем – единое озарение Единого Божества, целостное в разделении и разделенное в целостности, что уже выше разумения.


Григорий Богослов  

Всякое учение о неизреченном Естестве, хотя оно, по-видимому, представляет всего более боголепную и высокую мысль, есть подобие золота, а не самое золото; ибо невозможно в точности изобразить превысшее понятия благо. Хотя будет кто и Павлом, посвященным в тайны рая, хотя услышит несказанные глаголы, но понятия о Боге пребудут невыразимыми, потому что, по сказанному Апостолом, слова об этих понятиях неизреченны (2 Кор. 12:4). Поэтому сообщающие нам добрые некие умозаключения о разумении тайн не в состоянии сказать, в чем состоит самое естество; называют же сиянием славы, образом ипостаси (Евр. 1:3), образом Божиим (Кол. 1:15), Словом в начале, Богом Словом (Ин. 1:1); все же это нам, которые не видим этого сокровища, кажется золотом, а для тех, которые в состоянии смотреть на действительное, есть не золото, но подобие золота, представляющееся в тонких пестротах серебра. Серебро же есть обозначение словами, как говорит Писание, — «серебро отборное - язык праведного» (Притч. 10:20). Поэтому такова выраженная этим мысль: естество Божие превышает всякое постигающее понимание, понятие же, какое о Нем составляется в нас, есть подобие искомого, потому что показывает не тот самый образ, «Которого никто из человеков не видел и видеть не может» (1 Тим. 6:16), но как в зеркале и в загадочных чертах оттеняется некоторое представление искомого, составляемое в душах по каким-то догадкам. Всякое же слово, означающее таковые понятия, имеет силу какой-то неделимой точки, которая не может объяснить, чего требует мысль, так что всякое разумение ниже мысли божественной, а всякое истолковательное слово кажется неприметною точкою, которая не может расшириться до всей широты смысла. Поэтому Писание говорит, что душа, руководимая такими понятиями к помышлению о непостижимом, должна одною верою уготовлять себя в обитель Естеству, превосходящему всякий ум.


Григорий Нисский  

Сила ангельская, сравниваемая с нашею, кажется имеющею весьма преимуществ, потому что, не отягощаемая никаким внешним ощущением, чистою и неприкровенною силою ведения, стремится к вышнему. Если же  рассматривать и их способность разумения относительно к величию истинно Сущего, то осмелившийся сказать, что и их сила относительно уразумения Божества недалеко отстоит от нашей малости, явит смелость, не выходящую из должных пределов. Ибо велико и непроходимо расстояние, которым несозданное естество отделено от созданной сущности. Одно ограничено, другое не имеет границ; одно объемлется своею мерою, как того восхотела премудрость Создателя, другое не знает меры; одно связано некоторым протяжением расстояния, замкнуто временем и местом; другое выше всякого понятия о расстоянии; сколько бы кто ни напрягал ума, столько же оно избегает любознательности.


Григорий Нисский  

Дух Святой не то же, что Отец, хотя написано: «Дух есть Бог» (Ин. 4:24); и опять, не одно лицо Сына и Духа, хотя и сказано: «Но вы не по плоти живете, а по духу, если только Дух Божий живет в вас. Если же кто Духа Христова не имеет, тот и не Его.
А если Христос в вас, то тело мертво для греха, но дух жив для праведности» (Рим. 8:9—10). Ибо из этого некоторые ложно заключали, будто бы Дух и Христос одно и то же лицо. Но что скажем на это? То, что из этого открывается сродство естества, а не слитность Лиц. Ибо есть Отец, имеющий совершенное и ни в чем не скудное бытие, корень и источник Сына и Святаго Духа. Но есть и Сын, в полном Божестве живое Слово и ни в чем не скудное рождение Отца. Но полон и Дух; Он не часть чего-либо другого, но совершен и всецел, созерцаемый Сам в Себе. И как Сын неразлучно соединен с Отцем, так с Сыном соединен Дух.


Василий Великий  

Авраам, по Божественному повелению, удалился из своей земли и от своего рода, исшел, как прилично мужу пророку, стремящемуся к познанию Бога (Евр. 11:8). Мне кажется, что не какое-нибудь местное переселение должно разуметь здесь, если искать духовного смысла; но он, отрешившись сам от себя и от своей земли, т. е. от земного и низменного понимания, возвысивши свою мысль, сколько возможно, над обычными пределами естества, и, покинув сродство души с чувствами, так чтобы, будучи не обременяемым ничем из являющегося чувству, уже не подвергаться помрачению при уразумении невидимого, и ходя, по слову апостола, верою, а не видением (2 Кор. 5:7), когда ни слух уже не оглашал, ни зрение не вводило в заблуждение видимым, столько вознесся величием ведения, что тут можно полагать и предел человеческого совершенства; столько познал он Бога, сколько этой скоротечной и привременной силе возможно вместить при всем ее напряжении. Потому Господь всей твари, соделавшись как бы чем-то найденным для патриарха, именуется особенно Богом Авраама (Исх. 3:6). Однако что же говорит о нем Писание? Что он «пошел, не зная, куда идет» (Евр. 11:8). Но, не узнав даже имени Возлюбленного, не огорчался этим незнанием, и не стыдился его. Итак, для него то служило твердым указанием пути к искомому, что в мыслях о Боге он не руководился никаким из сподручных средств познавания, и что раз возбужденная в нем мысль совершенно ничем не задерживалась на пути к превышающему все познаваемое. Но, покинув силою размышления свою халдейскую философию, и став выше познаваемого чувством, он, от красоты видимой и от стройности небесных чудес, возжелал узреть красоту, не имеющую образа. Так и все иное, что постигал он, идя вперед по пути размышления, силу ли, благость ли, безначальность ли, или беспредельность, или если открывалось иное какое-нибудь подобное понятие относительно Божеского естества, — все делал он пособиями и основаниями для дальнейшего пути к вышнему, всегда твердо держась найденного и простираясь вперед, прекрасные таковые восхождения полагая в сердце, как говорит Пророк (Пс. 80:6), и восходя далее всего постигаемого собственною силою, как еще низшего сравнительно с искомым; после того как в мнениях о Боге возвысился над всяким представлением, происходящим из наименования естества, очистив мысль от подобных предположений, и восприяв веру чистую и без примеси всякого мнения, вот что он сделал непогрешимым и ясным знаком познания Бога, знаком превосходнейшим и высшим всякого отличительного знака, — именно веру, что Бог есть. Потому-то после такового вдохновения, возбужденного высокими созерцаниями, снова опустив взоры на человеческую немощь, говорит: «Я, прах и пепел» (Быт. 18:27), т.е. безгласен к истолкованию блага, объятого мыслию; ибо земля и пепел, по моему мнению, означают то, что безжизненно и вместе бесплодно. Таким образом, закон веры становится законом для последующей жизни, историей Авраама научая приступающих к Богу, что нельзя приблизиться к Богу иначе, как если не будет посредствовать вера, и если исследующий ум она не приведет собою в соприкосновение с непостижимым естеством. Ибо, оставив любопытство знания, «поверил Господу, и Он вменил ему это в праведность» (Быт. 15:6); «не в отношении к нему одному написано, что вменилось ему, но и в отношении к нам» (Рим. 4:23—24), что не знание Бог вменяет людям в праведность, но веру.


Григорий Нисский  

Святое Божие слово, как чистое зеркало, представляет нам, какой в человеке, рожденном водой и Духом, должен быть образ Божий и в чем он состоит. Слово Божие содействует, чтобы в нас возобновился тот образ, который растлился после падения Адама. Ибо как образ ветхого человека – земной и животный, так образ нового – небесный и Божий, в нем описаны. И нам повелевается «отложить прежний образ жизни ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях, а обновиться духом ума нашего и облечься в нового человека, созданного по Богу, в праведности и святости истины» (Еф. 4:22–24). Это же подразумевает слово Божие, когда повелевает нам быть милосердыми, «как и Отец ваш милосерд» (Лк. 6:36); быть совершенными, «как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5:48); быть святыми, потому что Он свят (I Пет. 1:15–16).


Тихон Задонский  

Невозможно вполне познать и всего Промышления Божиего, потому что величие Его разума и премудрости намного превосходит понятия человеческие. К тому же страсти ослепляют многих настолько, что они совершенно не видят Его. Во-первых, страсть к удовольствиям, при которой не замечают и того, что для всех ясно. Во-вторых, невежество и развращение ума. В-третьих, люди иногда не знают, что хорошо и что плохо, ошибаясь в суждениях о вещах из-за своего пристрастия ко злу и склонности к порокам. В-четвертых, они даже и не помышляют о своих грехах. В-пятых, невыразимо велико расстояние между Богом и людьми. В-шестых, Бог не желает открывать всего, потому что нам достаточно знать и немногие частности. Не нужно стараться узнавать Промысл Божий обо всем - это значило бы домогаться невозможного и совершенно превышающего способности всякого создания. А те, которые хотят познать его отчасти, должны быть свободны от упомянутых страстей, и тогда они увидят его яснее солнца, хотя и не вполне, а только отчасти, и будут благодарить Его за все.


Иоанн Златоуст