Страсть

Скажу вам пример, кому подобен тот, кто действует по страсти и удовлетворяет ей. Он подобен человеку, который, будучи поражаем от врага своего стрелами, берет их и собственными руками вонзает в свое сердце. Сопротивляющийся страсти подобен осыпаемому стрелами врага своего, но облаченному в броню и потому не получающему ран. А искореняющий страсть подобен тому, кто, будучи осыпаем стрелами врага своего, сокрушает их или возвращает в сердца врагов...

Как много разности в ядовитых животных, например, аспиде, скорпионе, драконе; но один у них яд, смертоносный для тех, к которым приближаются, так великое есть различие и между людьми в лукавстве, которым определяется деятельность, свойственная каждому, и в душу, которая входит в общение и сочетание с греховными внушениями, вливающая, например, тщеславие, гнев, лукавство, коварство, братоненавистничество, сребролюбие, блуд. Но одинаковым образом погибает человек – от яда ли, чревоугодия или блуда.

Припал прокаженный к Господу, молясь: «Господи! если хочешь, можешь меня очистить». Господь «сказал: хочу, очистись. И тотчас проказа сошла с него» (Лк. 5: 12–13). Так и всякая нравственная проказа тотчас сходит, как только припадет кто к Господу с верой, покаянием и исповедью,– истинно сходит и теряет всякую силу над ним. Отчего же проказа иногда опять возвращается? Оттого же, отчего возвращаются и телесные болезни. Говорят выздоровевшему: того не ешь, этого не пей, туда не ходи. Не послушает – и раздражит опять болезнь. Так и в духовной жизни. Надо трезвиться, бодрствовать, молиться – болезнь греховная и не воротится. Не станешь внимать себе, все без разбору позволишь себе и видеть, и слышать, и говорить, и действовать – как тут не раздражиться греху и не взять силу снова? Господь велел прокаженному все исполнить по закону. Это вот что: по исповеди надо брать епитимию и верно ее исполнять; в ней сокрыта великая предохранительная сила. Но отчего иной говорит: одолела меня греховная привычка, не могу с собой сладить? Оттого, что или покаяние и исповедь были не полны, или после предосторожностей слабо держится, или блажь на себя напускает. Хочет без труда и самопринуждения все сделать, и враг над ним насмехается. Решись стоять до смерти и покажи это делом: увидишь, какая в этом сила. Правда, что во всякой непреодолимо являющейся страсти враг овладевает душой, но это не оправдание; ибо он тотчас отбежит, как только совершишь, с Божией помощью, поворот внутри.

Телесные же страсти суть: чревоугодие, прожорство, роскошь, пьянство, ядение в тайне, разные виды сластолюбия, блуд, прелюбодеяние, распутство, нечистота, кровосмешение, деторастление, скотоложество, худые пожелания и всякие противоестественные и постыдные страсти, воровство, святотатство, разбой, убийство по зависти или в неразумном раздражении, всякое телесное успокоение, удовлетворение хотениям плоти, особенно в здоровом состоянии тела, волшебства, ворожба, чародеяние, гадание, предвещания, щегольство, легкомыслие, нега, страсть к нарядам, натирание лица, предосудительное распутство, игра в кости, пристрастная преданность мирским удовольствиям, жизнь плотоугодная, которая одебеляет ум, делает его оземленившимся и скотоподобным и никак не допускает возвести взор к Богу и к деланию добродетелей. Корнем же всех зол и... первою причиною служат: сластолюбие, славолюбие и сребролюбие, от которых рождается все худое.

Страсти искореняются и отгоняются непрестанным поучением о Боге, это тот меч, который убивает их. Предающийся ярости и гневу, славолюбивый, лихоимец, чревоугодник, часто бывающий в обществе мирян, желающий, чтобы во всем исполнялась его воля, вспыльчивый, исполненный страстей,– все они пребывают в смятении, как бы сражающиеся ночью в непроницаемой тьме, будучи вне страны жизни и света. Та страна предоставлена во владение милостивым, смиренномудрым, очистившим свои сердца.

...О человеке, у которого душа в рабстве и в плену у страстей, несмотря на то что внешний вид его ничего такого не показывает, а <показывает> противное, скажу, что он более всех раб, потому что в нем глубоко гнездится греховная горячка, и насильственная власть страстей утвердилась в самой душе. А кто сбросил с себя эту власть <страстей>, не увлекается злыми пожеланиями и не страшится, не трепещет безрассудно нищеты, и бесславия, и прочих тягостей настоящей жизни, того, хоть он одет в рубище, сидит в тюрьме и закован в цепи, назову начальником, и свободным, и царственнее царей.

Кто имеет грубый ум и погружен в земное, преклонился душой к телесным удовольствиям, как животные к корму, живет только для чрева и для того, что связано с чревом, кто удалился от жизни Божией, чужд обетования заветов и ничего другого не считает благом, кроме телесных наслаждений, – тот во тьме ходит, как говорит Писание (Ин. 12:35) Он становится изобретателем зол и неправды в этой жизни, в числе которых заключается и любостяжание, и необузданность страстей, и неумеренность в удовольствиях, всякое любоначалие, и стремление к суетной славе, и прочие страсти, живущие в человеке. Потому что пороки как бы держатся один за другой, и в кого входит один, в того, как бы влекомые какою-то естественной необходимостью, входят неприметно и прочие. И если нужно описать тебе это злое сцепление, то представь, что кто-нибудь побежден страстью тщеславия, но за тщеславием следует желание приобрести большее, ибо невозможно быть любостяжательным, если не руководит этой страстью тщеславие. Далее желание приобретать большее и иметь преимущество перед другими влечет за собой или гнев к равным, или гордость в отношении к низшим, или зависть к высшим, за завистью следует притворство, за этим – озлобление, а за последующим – ненависть к людям, конец всего этого – осуждение, геенна, тьма и огонь.

Поскольку пришла в этот мир и жизнь бессловесных, а человек из естества бессловесных заимствовал нечто, разумею способ рождения, то через это заимствовал и прочее, замечаемое в этом естестве; ибо не в раздражительной силе у человека подобие Божие, и не сластолюбием отличается естество преимущественное; и боязливость, и дерзость, и желание большего, и отвращение от скудости, и все тому подобное далеки от признаков боголепия. Потому естество человеческое извлекло это из бессловесной в себе части; ибо чем бессловесная жизнь ограждена для самосохранения, то, будучи перенесено в жизнь человеческую, стало страстью. Животные плотоядные охраняются раздражительностью; животных многородящих спасает сластолюбие; животное малосильное хранит робость, удобоуловимое сильнейшими — страх, преизбыточествующее плотию — прожорливость. И не удовлетворить в чем-либо своему сластолюбию для бессловесных служит предлогом к скорби. Все это и подобное тому, по причине скотского рождения, пришло в устройство человека.

Каждая страсть, когда возобладает нами, делается властелином порабощенного и подобно завоевателю, заняв твердыню души, через самих подчинившихся ей, мучит подвластного, наши же помыслы употребляя в угождение себе. Так, раздражительность, гнев, боязнь, дерзость, состояние печали и удовольствия, ненависть, бесчеловечие, жестокость, зависть, памятозлобие, нечувствительность и все страсти, действующие против нас, составляют перечень мучителей и властителей, порабощающих душу властью своей, как пленника.

Познавшему бедственное состояние своей души нужно не медлить, но скорее отстать от злого обычая; ибо чем больше будешь медлить в страстном навыке, тем более он усилится и труднее от него отстать,– как чем больше продолжается телесная болезнь, тем труднее исцеление. И хотя сильно будет бороть и к прежнему состоянию привлекать страсть, надо твердо стоять против нее, как против домашнего врага, не поддаваться похоти ее, призывать помощь всемогущего Сына Божия. Страсть подобна псу. Пес бежит за нами и гонит нас, когда от него убегаем, а когда против него стоим и гоним его, бежит от нас, так и страсть гонит того, кто ей поддается и слушает ее; уступает тому, кто противится ей. Произволение, старание и труд с помощью Божией все может; и хотя много мучения от нее претерпит подвижник, однако наконец она уступит ему, укрепленному силой Божией, которая помогает труждающимся и молящимся.

Страсти есть дверь, заключенная перед лицом чистоты. Если не отворит кто этой заключенной двери, то не войдет он в непорочную и чистую область сердца.

Если увидим или услышим, что кто-нибудь в продолжение немногих лет приобрел высочайшее бесстрастие, верь, что такой шествовал не иным путем, но блаженным смирением.

Видишь, что камень, железо, олово и всякая тяжелая вещь, сколько бы ее ни поднимали или бросали вверх, сразу же снова падает на землю. Таково же состояние пристрастившихся к миру, которые сколько ни побуждаются проповедью Божия слова, увещаниями и устрашениями и как бы приподнимаются ими, чтобы, освободившись от суеты, устремиться к небу, однако от привычки и пристрастия отстать не могут. И хотя временами стараются и прилагают усилия, чтобы от этого зла оторваться, и побуждаются Божией благодатью подняться вверх, полюбить небесные блага, однако с немалым стремлением опять возвращаются вниз, то есть к страсти. Ибо пристрастие притягивает, как магнит железо. Это рассуждение увещевает тебя беречься всякого пристрастия, как огня или смертоносного яда, и всеми силами принуждать себя к желанию и исканию небесных благ, приобретенных смертью Христовой. А прилагающему усилия помогает Бог.

Поскольку жизнь человеческая вещественна, а страсти из-за веществ, всякая же страсть имеет быстрый и неудержимый порыв к исполнению желания, потому что вещество тяжело и стремится вниз, то Господь не тех потому ублажает, которые живут вне действия на них страстей (в жизни вещественной невозможно всецело преуспеть в житии невещественном и бесстрастном); но возможным пределом добродетели в жизни человеческой называет кротость и говорит, что быть кротким достаточно для блаженства. Ибо естеству человеческому не узаконивает совершенного бесстрастия; правдивому Законоположнику и несвойственно повелевать то, чего не приемлет естество. Такое повеление уподоблялось бы распоряжению того, кто живущих в воде переселил бы на житие в воздух или, наоборот, все, что живет в воздухе — в воду. Напротив того, закону надлежит быть примененным к свойственной каждому и естественной силе. Поэтому блаженство сие повелевает умеренность и кротость, а не совершенное бесстрастие; потому что последнее вне естества, а в первом преуспевает добродетель. Потому, если бы блаженство предполагало неподвижность к пожеланию, то бесполезно было бы и ни к чему не служило в жизни это благословение. Ибо кто, сопряженный с плотию и кровию, достиг бы такового? Теперь же сказано, что осуждается не тот, кто по какому-либо случаю вожделел, но тот, кто по предусмотрению привлек к себе страсть. Что происходит иногда подобное стремление, до этого и против воли доводит часто соединенная с естеством нашим немощь; но не увлекаться, наподобие потока, стремительностью страстей, а мужественно противостать такому расположению и страсть отразить рассудком, — это есть дело добродетельное.
Потому блаженны не предающиеся вдруг страстным движениям души, но сдерживаемые разумом, — те, у кого помысл, подобно какой-то узде, останавливает порывы, не дозволяет душе вдаваться в бесчиние.

«Один книжник, подойдя, сказал ему: Учитель! я пойду за Тобою, куда бы Ты ни пошел. И говорит ему Иисус: лисицы имеют норы и птицы небесные – гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Мф. 8:19–20). Господь, видя, что этот книжник, обещая идти за ним, говорит это только на словах, а увлекается иными помыслами,– обличает его. Он не прогоняет книжника от Себя, как бы отвращаясь от него, и не обольщается словами его, как бы не зная, каков он, но как знающий обличает и как вразумляющий исправляет. Господь как бы так говорит: никто, погруженный в бездуховное, не может по следовать Слову; друг бездуховных не в состоянии принять Слова. Действительно, в самой дерзости книжника можно видеть признак его опрометчивости и невежества. Ибо если бы познал он силу Слова, то не составил бы себе ложного понятия о духовном слове. И, будучи человеком, не осмелился бы сравнить себя с непостижимою силою Спасителя, не сказал бы: «Пойду за Тобой, куда бы Ты ни пошел». Ибо идти вослед Спасителю только затем, чтобы слышать Его учение, еще возможно для естества человеческого, впрочем, только по человеколюбию Спасителя. Последовать за Ним всюду и невозможно, и дерзко для дающего такое обещание; потому что мы не можем пребывать с Ним, покоящимся у Отца. И возможно ли это для тех, кто иного естества? Невозможно для нас всюду сопутствовать Вездесущему, потому что Он беспределен, а мы ограничены. Он в целой вселенной и вне ее, а мы определены мерой. И Господь, недвижимо и не переходя с одного места на другое, все существующее приводит в движение и всем управляет; а мы, люди, переходя с места на место, только показываем, как мы малы перед непреходящим и вездесущим Божеством. Господь исправляет книжника в том и другом, изобличает, что он не готов к исполнению своего желания, и научает величию Своего Божества, говоря: лисицы имеют норы и далее. Это то же, как если бы Он сказал: все сотворенные существа ограничены и разделены между собою местом, но Слово Божие имеет необъятную силу; поэтому, не говори больше: «Пойду за Тобой, куда бы Ты ни пошел». Если же хочешь стать учеником, оставь все бездуховное и приступи к Слову. Ибо пребывающему в бездуховном невозможно стать учеником Слова.

На видимой брани воин не против одного врага, но против всех стоит и борется; так должно христианину не против одной только страсти, но и против всех стоять и бороться. Какая польза воину против одного врага стоять и бороться, а другим не противиться, но быть ими побежденным и умерщвленным? Воин, когда хочет жизнь свою сохранить и победителем быть, должен противиться всем восстающим врагам. Что пользы и христианину против одной некоей страсти стоять и бороться, а другим покоряться и служить? Многие борются против блудной похоти, что похвально, славно, но гневом и яростью побеждаются; иные щедры и милостивы к ближним своим, но языком своим вредят человеку, клевеща и осуждая его; многие удерживают чрево свое от объядения и пьянства, но от злопамятства и воздержаться не хотят – так и во всем прочем. Как вооружаемся и стоим против одной страсти, так должно и против прочих вооружаться и бороться с ними.

Знание озаряет нас как солнце, и безумный самовольно закрывает глаза, то есть произволение неверием и леностью, и тотчас предает ведение забвению, через праздность, рождающуюся от нерадения. Ибо от неразумия происходит нерадение, от нерадения — праздность, от праздности — забвение, а от забвения самолюбие, то есть любовь своих хотений и своих разумений, называемое сластолюбием и славолюбием; от них сребролюбие — корень всех зол: ибо от него происходит попечение о житейском, от которого — совершенное неведение даров Божиих и своих согрешений, а отсюда водворение других страстей, то есть восьми главных: чревоугодия, от которого блуд, — через них сребролюбие, а от него гнев, когда кто не достигает желаемого, то есть своей воли. От этого печаль, через которую уныние; потом тщеславие, от которого гордость; и от этих восьми — всякое зло, страсти и грех, через которые приходит человек в отчаяние и совершенную погибель и отпадение от Бога, и делается подобным демонам.

Святой Лествичник выставляет три главных страсти, борющие находящихся в повиновении: чревоугодие, гнев и похоть плотская. Последние принимают силу от первой, похоть возгорается от чревоугодия и покоя телесного, а гнев – за чревоугодие и за покой телесный. Весь же этот злой собор рождается и происходит от самолюбия и горделивого расположения души. Поэтому Господь и повелевает в Евангелии отвергнуться себя и смириться. Понуждением себя и смирением привлекают милость и помощь Божию, с которыми человек силен бывает «уклоняться от зла и творить благое» (Пс. 33:15). Если по примеру древних подвижников не можем мы поститься, то со смирением и самоукорением да понуждаемся хоть к умеренному и благовременному воздержанию в пище и питии. Подобным образом да поступаем касательно сна, и бесед, и прочего.

Вера, незлобие, смирение, и любовь, и доброжелательство другим выше всех добродетелей, как свидетельствует Сам Господь в Евангелии, говоря: «Милости хочу, а не жертвы (Мф. 9:13), то есть более, чем жертвы. А, напротив, неверие и лукавство, зависть, и злоба, и ненависть хуже всех грехов и зловреднее всех страстей и пороков.
Как же быть тем, которых как бы невольно тревожат и беспокоят нелюбовь и злоба, зависть и ненависть или смущает неверие?
Прежде всего должно обратить внимание на причины этих страстей и против этих причин употребить приличное духовное врачество. Причина неверия – любовь земной славы, как свидетельствует Сам Господь во святом Евангелии: «Как вы можете веровать, когда друг от друга принимаете славу, а славы, которая от Единого Бога, не ищете?» (Ин. 5:44). А зависть, и злоба, и ненависть происходят от гордости и неимения любви к ближним. Врачество же против этих страстей: во-первых – смиренное и искреннее сознание своей немощи перед Богом и духовным отцом; во-вторых – евангельское понуждение не действовать по влечению этих страстей, а делать противное им; третье врачество – искать во всем только славы Божией и от Бога; четвертое врачество – смиренное испрашивание помощи Божией псаломскими словами: «И от умышленных удержи меня, и от чуждих пощади рабу Твою (или раба Твоего )...» (Пс. 18:14). Испрашивать же помощи Божией не сомневаясь, а веруя, что «невозможное у людей возможно от Бога» (Мк. 10:27).
Пятое врачество – самоукорение, т.е. во всяком неприятном и скорбном случае или обстоятельстве должно возлагать вину на себя, а не на других – что мы не умели поступить как следует и от этого вышла такая неприятность и такая скорбь, которой и достойны мы попущением Божиим за наше нерадение, за наше возношение и за грехи наши, прежние и новые.

Не нужно с удивлением и злобою смотреть на разные грехи, слабости, страсти человеческие, потому что это ветхая прелесть, немощь всего рода человеческого, и сами люди своими силами никак не могут избавиться от нее, и необходим был Спаситель человеков, не ходатай, не Ангел, но Сам Господь во плоти, — да спасет всего мя человека. Потому страсти человеческие, даже на нас обращенные, например зависть, злоба, гордость, скупость, лихоимство, мы должны презирать и на подверженных им не озлобляться, а обращаться с ними кротко, действовать на них словом, убеждением, тайною молитвою, как Господь, как святые угодники Его обращались со врагами своими. В этом состоит житейская мудрость христианина.

...Душа, не порабощенная страстями, вся свободна, вся боговидна, вся господственна, вся световидна, вся обрадованна, богособранна, богорастворенна, небесна. Не такова душа, порабощенная и возобладанная страстьми — тиранами... Приемля повеление от демона, она беспрекословно делает повеленное.

Умный человек борим бывает страстями душевными через чувства <телесные>, какие есть у разумных тварей. Телесных чувств пять: зрение, слух, обоняние, вкус и осязание. Через эти пять чувств, подпадая четырем своим собственным страстям, бедная душа берется в плен. Эти четыре страсти душевные – тщеславие, жажда утех, гнев и страх. Но когда человек с мудростью и рассуждением, хорошо повоевавши, одолеет и победит страсти, тогда уже не бывает борим, но мирствует душою и увенчивается от Бога, как победитель.

...У кого сердце омрачено бурею помыслов и побеждено страстями, тот и человека не стыдится, и Бога не боится.

Все страсти исходят из самоугодия, самости, самолюбия и на них держатся.

Четыре страсти с трудом допускают уврачевание, и это суть: самолюбие, сребролюбие, тщеславие и любоначалие; ибо не говорят: довлеет (Притч. 30:10). Однако же не невозможно Богу и от них уврачевать.

Истинно кланяющиеся Богу, Духом кланяются и Духом молятся. А где Дух Господень, там свобода (2 Кор. 3:17), свобода от демонов и от всех страстей, всеваемых ими в душу, от ненависти, печали, смущения, малодушия, злонравия, злобы, неверия, гнева и падкости на всякое самоугождение; и те, кои обладают ими, пусть они будут постники, безмолвники, долгопевцы псалмов, толкователи Божественных Писаний, излагатели правых догматов, учители и проповедники церковные, пусть именуются высокопреподобными, многоучеными и всесильными, не имеют части со Христом, истинным Светом, просвещающим всякого человека, от своего злого произволения, грядущего в истинный мир добродетелей: ибо тьма не имеет никакого общения со светом.

...Любовная страсть происходит не просто от красоты только телесной и благовидности, а от расслабления и заблуждения души.

Между помыслами есть много различия во всем, и одни из них безгрешны, а другие нет. — Так называемый прилог помысла, т. е. мысль о добром или злом, не заслуживает ни награды, ни порицания. Потом сочетание, т. е. беседа с помыслом, к соглашению с ним или отвержению его, заслуживает похвалу, если оно богоугодно, но малую, также и укоризну, если оно лукаво. После так называемая борьба, или побеждающая, или побеждаемая умом, — приносящая венец или мучение, когда исполнится на деле. Также и сосложение, т. е. преклонение души к явившемуся, соединенное с услаждением, отчего происходит пленение, насильно и против воли увлекающее сердце к исполнению на деле. Когда же страстный помысл долго остается в сердце, то образуется так называемая страсть, которая, привычкою к себе, произвольно увлекает душу и свойственно передает ее исполнению на деле. Такая страсть несомненно подлежит во всех или соразмерному покаянию, или будущей муке, говорит Лествичник, т. е. ради непокаяния, а не ради брани; ибо если бы было так, то без совершенного бесстрастия не могли бы многие получить прощения. ...Однако спастись и примириться с Богом всем возможно. И так разумный <делатель> отвергает лукавый прилог, — матерь зол, чтобы разом отсечь все происходящее от него злое, а благой прилог всегда должно быть готовым обращать в дело, чтобы тело и душа пришли в навык добродетели и освободились от страстей благодатию Христовою. Ибо мы вовсе ничего не имеем, чего бы ни получили от Него, и ничего не можем принести Ему, кроме одного только произволения, не имея которого не находим ни знания, ни силы к деланию доброго. И это есть дело человеколюбия Божия, чтобы мы не подверглись осуждению за праздность, ибо праздность есть начало всякого зла (Сир. 33:28)...

Всякая земная связь, всякое пристрастие к чему бы то ни было вещественному, как бы ни было это маловажно, в пристрастившемся производит удовольствие и приятное ощущение, хотя неразумное и впоследствии вредное. И вожделевательная сила души так сильно порабощается этим, что покорившийся страсти с лишением любимого впадает в раздражение, в печаль, в гнев, в памятозлобие. А если сверх пристрастия нечувствительно и неисцелимо овладеет человеком хотя бы небольшая привычка, тогда плененный неразумным пристрастием до конца предается ему по причине скрытого в нем удовольствия, потому что удовольствие похоти многообразно и находит себе удовлетворение во всех страстях.

...Возжигают в нас нечистые страсти, обновляют их, возвышают и размножают злые бесы; а размышления о Божественном слове, особенно с излиянием слез бывающие, умерщвляют их и истребляют, хотя бы они были закоренелы, и мало-помалу как бы не сущими делают пагубные греховные действия, душевные и телесные: только не поленимся молитвой и упованием, неослабными и неотступными, <прилепляться> Господу.

Быть рабом чрева, быть одержимым страстью к богатству, гневаться, терзать, попирать ногами других — свойственно не людям, а зверям. Впрочем, каждый зверь имеет, так сказать, свою особенную страсть, и притом по природе, а человек, свергший с себя власть разума, отторгшийся от жизни по Боге, предает себя всем страстям, и делается уже не зверем только, но каким-то чудовищем разновидным и разнохарактерным и в самой природе своей уже не находит для себя извинения.

Как от духа через разумное сочетание добродетелей одной с другою в душе делается одежда нетленная, которая является доброю и преславною, так от плоти через растление разных страстей, по сродству их одной с другой, производится для нее некая одежда нечистая и испачканная, являющая собою, какова душа, налагая на нее другой образ и подобие вместо Божественного.

Отцы наши, распяв себе мир, предались подвигам и распяли и себя миру; а мы думаем, что распяли себе мир, потому только что оставили его и пришли в монастырь; себя же не хотим распять миру, ибо любим еще наслаждения его, имеем еще пристрастие к снедям, к одеждам; если у нас есть какие-нибудь хорошие рабочие орудия, то мы пристрастны и к ним, и позволяем какому-нибудь ничтожному орудию произвести в нас то мирское пристрастие. Мы думаем, что, выйдя из мира и придя в монастырь, оставили все мирское; но и здесь ради ничтожных вещей исполняем пристрастия мирские. Это происходит с нами от многого неразумия нашего, что, оставив великие и многоценные вещи, мы посредством каких-нибудь ничтожных исполняем страсти наши; ибо каждый из нас оставил то, что имел; имевший великое, оставил великое, и имевший что-нибудь, и тот оставил, что имел – каждый по силе своей. И приходя в монастырь, маловажными вещами исполняем пристрастие наше. Однако мы не должны так делать; но как мы отреклись от мира и вещей его, так должны отречься и от самого пристрастия к вещам и знать, в чем состоит это отречение.

Мы только действия и ветви страстей чувствуем, сил же их и корней познать не можем без просвещения от Святого Духа. От того только тогда сознаем мы в себе страсти, когда они действуют, как же скоро они притихнут, нам думается, что мы достигли уже бесстрастия. Чем удостовериться можем, что страсти только притихли в сердце нашем, а не умерщвлены? Тем, что когда случится нам, успокоившимся на их счет, встретить предметы, которыми питаются скрывшиеся в нас страсти, особенно когда это бывает внезапно, то они тотчас оживают и дают чувствительно о себе знать своими, иной раз нелегкими движениями, так что, бывая ими смущены, дивимся сами, где они укрывались и как вдруг выросли.

Страсти, одна другую рождая и одна другою укрепляясь, повергают в бездну.

Хороши бывают и страсти в руках ревнителей о доброй и спасительной жизни, когда, мудро отторгнув их от плотского, употребляем к приобретению небесного; именно: когда вожделение соделываем стремительным движением духовного возжелания Божественных благ; сластолюбие — живительным радованием под действием восхищения ума Божественными дарами; страх — предостерегательным старанием о том, как бы не подвергнуться будущему мучению за прегрешения; печаль — раскаянием, направленным на исправление настоящего зла; и, коротко сказать, когда страстями этими будем пользоваться к уничтожению или предотвращению настоящего или ожидаемого зла, равно как к приобретению и сохранению добродетели и знания, подобно тому как мудрые врачи уничтожают или предотвращают имеющееся уже в теле повреждение от яда или имеющее проявиться телом ядовитого зверька ехидны.

Кто посвящает себя удовольствиям и плотским страстям, тот никогда не предает свою душу в руки Божии.

Торжество духа над природой есть брань, и совершается она двояким образом: в новоначальных – чтобы не войти им в единение с грехолюбивою плотью, в совершенных – чтобы и самое тело сделалось духовным.

Какое может иметь оправдание тот, кто сотворен для благоугождения человеколюбивому Богу и наслаждения благами будущего Царствия, но нисколько не заботится об этом и предается житейским делам и мирским заботам?

Страсти – это болезни души, отделяющие ее от Бога.

Страсти есть мучащие душу болезни.

Душа имеет свои собственные страсти, которые есть: гордость, ненависть, зависть, гнев, уныние и другие подобные. Когда душа предает себя Богу всею силою своею, тогда Всещедрый Бог подает ей дух истинного покаяния и очищает ее от всех этих страстей, научая ее не следовать им и давая силу преодолевать их и побеждать врагов, которые не престают полагать ей преграды, стараясь посредством искушений снова похитить ее себе. И если она пребудет твердою в своем обращении и в добром повиновении Духу Святому, научающему ее покаянию; то милосердый Творец сжалится над нею, трудов ради ее, со всякою теснотою и нуждою принимаемых — в постах долгих, бдениях частых, в поучениях в Слове Божием, в непрестанной молитве, в отречении от всех мирских утех, в услужении всем от чистого сердца, в смирении и нищете духом, — если пребудет твердою во всем этом, Всещедрый, милостивым призрев на нее взглядом, избавит ее от всех искушений и исторгнет из рук врагов милостью Своей.

Человек, кажется мне, носит в себе до противоположности двоякий вид, в богоподобии ума изображая подобие Божественной красоте, а в страстных стремлениях представляя близость свою к скотообразности. Но часто и разум, по наклонности и расположению к бессловесному, затмевая в себе лучшее худшим, доходит до скотоподобия; ибо, как скоро до этого унизит кто мысленную деятельность и принудит рассудок стать служителем страстей, происходит какое-то превращение добрых черт в бессловесный образ, и все естество изменяет свой вид, а рассудок, подобно земледельцу, обрабатывает начатки страстей, и постепенно взращивает их в большем и большем количестве; потому что, употребив свое содействие страсти, произвел он многочисленное и обильное порождение нелепостей. Так сластолюбие имело началом уподобление бессловесному, но в человеческих проступках возросло, породив такое число разных грехов сластолюбия, какого нельзя найти в бессловесных. Так желание к раздражительности сродно со стремительностью бессловесных, возрастает же при содействии помыслов; ибо отсюда мстительность, зависть, лживость, злоумышленность, лицемерие. Все это произращено худым деланием ума. Ибо если страсть эта лишится содействия помыслов, то раздражительность останется чем-то скоропреходящим и бессильным, подобным пузырю, который, едва явится на воде, и тотчас лопается.

Одна страсть, найдя в тебе себе место и укоренившись до привычки, в тот же дом приводит и прочие страсти; ибо хотя страсти соперничают одна против другой, равно как и виновники их бесы, но погибели нашей все вместе ищут.

Тем, у кого нет недостатка в исполнении всего, что требуется добродетелью, ибо многие, почитая добродетель величайшим благом, какова она и в действительности, не очень заботятся о ней, говорю: если они не будут полагаться на собственные свои силы, но свои успехи станут приписывать Божественной помощи, то и страсти преодолеют, и, без сомнения, достигнут полноты добродетели. Хотя и согласятся, что выше человеческой силы — взять верх над сопротивниками, так чтобы ничто не служило препятствием усердию подвижника, однако же для того, кому поможет Бог, а именно для того, кто победу приписывает Богу, ничто не непреодолимо, если и встретится препятствующее победе.

Держитесь одного: как замечено страстное, тотчас вооружаться против него гневом и неприязненным рассерчанием.

Возможно достичь свободы от страстей или бесстрастия тому кто истинно подвизается. Тому, кто получит благодать Божию, возможно возвыситься до состояния бесстрастия душевного и телесного... Ради бесстрастия благочестивые и подвизаются, и терпят добровольные лишения, и проявляют к себе всестороннюю строгость. Первое дело подвизающихся по Богу – убежать от мира и от всего, что в мире. Миром я называю настоящую, то есть эту временную жизнь. Под тем же, что в мире, подразумеваю все, окружающее нас, что повелевает нам Господь оставить... Он не потому требует этого, что это вещи запрещенные и вредные, но потому, что, находясь среди них, мы не можем избежать пристрастия к ним. Одолеваемый похотями, если не отсечет причин, возбуждающих греховные склонности, и не удалится от них, не может освободиться от желания их. Когда же освободится он от всего, что составляет его собственность, тогда должен отречься и от своей жизни, если искренне ревнует о добродетели, а это совершается умерщвлением и совершенным отсечением своей воли.

Кто с любовью переносит труды, тот легко укрощает страсти.

Но кто верует во Христа, и однако же еще обладает страстями греховными, тот пусть поспешит одуматься, и, возревновав всякою ревностью, освободиться от тиранства сих страстей, чтобы потом начать приносить плоды добродетели.

Как же быть тем, которых как бы невольно тревожат и беспокоят нелюбовь и злоба, зависть и ненависть или смущает неверие?
Прежде всего, должно обратить внимание на причины этих страстей и против этих причин употребить приличное духовное врачевство. Причина неверия – любоаь земной славы, как свидетельствует Сам Господь в святом Евангелии: «Как вы можете веровать, когда друг от друга принимаете славу, а славы, которая от Единого Бога, не ищете?» (Ин. 5:44). А зависть, и злоба, и ненависть происходят от гордости и от неимения любви к ближним. Врачевство же против этих страстей: во-первых, смиренное и искреннее сознание своей немощи перед Богом и духовным отцом; во-вторых, евангельское понуждение не действовать по влечению этих страстей, а делать противное им; третье врачевство – искать во всем только славы Божией и от Бога; четвертое врачевство – смиренное испрашивание помощи Божией... не сомневаясь, а веруя, что невозможное у людей возможно от Бога. Пятое врачевство – самоукорение, то есть во всяком неприятном и скорбном случае или обстоятельстве должно возлагать вину на себя, а не на других, что мы не умели поступить как следует и от этого вышла такая неприятность и такая скорбь, которой и достойны мы попущением Божиим за наше нерадение, за наше возношение и за грехи наши, прежние и новые.