Целомудрие

Иной связал этого мучителя подвигами: иной — смирением, а иной — откровением Божиим. Первый подобен утренней звезде, второй — полной луне, а третий — светлому солнцу; но все имеют жительство на небесах. И как от зари свет, а по свете сияет солнце, так и о сказанном можно разуметь и видеть это на самом деле.

Услышим и о другом коварстве наших врагов. Как пища, вредная для тела, по некотором времени или день спустя, производит в нас болезнь, так весьма часто действуют и причины, оскверняющие душу. Видел я наслаждающихся и не вдруг боримых; видел, что некоторые едят и пребывают с женщинами и в то время не имеют никакого худого помышления; но когда они обольстились самонадеянностию и возмечтали, что имеют мир и утверждение, то внезапно подверглись погибели в своей келье. А какая это погибель, телесная и душевная, которой человек может подвергаться один, знает тот, кто находился в этом искушении, а кто не был искушен, тому и знать не нужно.

Иногда восстаем мы от сна чисты и мирны, и это бывает тайным благодеянием, которое мы получаем от святых Ангелов, особенно когда мы уснули со многою молитвою и трезвением; иногда же встаем нечистыми и смущенными; причиною же этого бывают худые сновидения.

Будем подвизаться ради чистоты даже до смерти и храниться от всякой нечистоты, которая несвойственна естеству, по словам первого между пророками – Моисея. В особенности будем остерегаться разврата. Ангелы пали и низвергнуты из своего состояния славы и чести, позволив глазам непозволительное воззрение. Нет ничего хуже, как смотреть с желанием на женщину. Многие погибли из-за женщин. Всему же этому поводом было нечистое желание. Не будьте рабами ни скверных, ни естественных страстей, ни постыдных желаний, столь мерзких перед Богом. Имя Божие напишите в сердцах ваших; непрестанно да раздается внутри вас голос: вы – Церковь Бога живого и место Святого Духа. Человек, обольщенный нечистым желанием, перед Богом подобен бессловесным животным, лишенным всякого разума.

Целомудрен не тот, кто в труде, во время борьбы и подвига, говорит о себе, что прекращаются тогда в нем нечистые помыслы, но кто истинностию сердца своего уцеломудривает созерцание ума своего, так что не внимает он бесстыдно непотребным помыслам.

Велик, кто пребывает бесстрастным при осязании; больший, кто не уязвляется видением и помышлением о красотах небесных угашает огонь, который возгорается при виде земных красот. Отгоняющий сладострастного пса молитвою подобен борющемуся со львом, а кто противоречием низлагает его, подобен уже прогоняющему врага своего; тот же, который и прилог вовсе уничтожает, хотя и пребывает в теле, но уже воскрес из гроба. Если признак истинной чистоты состоит в том, чтобы и в сонных мечтаниях пребывать без движения, то, конечно, предел блуда означает то, чтобы и наяву от одних помыслов терпеть истечения.

Усердно молись Господу, чтобы даровал тебе дух совершенного целомудрия. Чтобы и в ночных мечтаниях убегать тебе козней лукавого...

Тщащийся о целомудрии и вожделевающий блаженной чистоты, которую не погрешил бы кто, назвав бесстрастием, да бьет нещадно и порабощает плоть, со смиренномудрым помыслом Божественную призывая благодать, — и получит желаемое. Откармливающий же тело, без воздержания в ястии и питии, измучен будет духом блуда. Ибо когда вода в большом количестве угашает пламень, так голод и жажда, или вообще всякое воздержание со смирением душевным, уничтожают разжжение плоти и срамные мечтания.

Представь Господу немощь своего естества, сознавая во всем свое бессилие, и неощутительным образом получишь дарование целомудрия.

Кто телесными трудами и потами ведет брань с этим соперником, тот подобен связавшему врага своего слабыми веревками; кто воюет против него воздержанием и бдением, тот подобен обложившему врага своего железными оковами; а кто вооружается смиренномудрием, безгневием и жаждою, тот подобен убившему своего супостата и скрывшему его в песке. Под именем песка разумей смирение, потому что оно не произращает поля для страстей, но есть земля и пепел.

Как целомудренная женщина, нося на лице знамения непорочности, умаляет надежды смотрящих на псе похотливо, так и целомудренная душа, нося на чувствах признаки добродетелей, пресекает чаяния намеревающихся растлить ее красоту. Ибо кто осмелится приступить, видя такое око, в котором срастворены кротость и благородство? Кто не почтет недоступною для себя и беседу с таким языком, который стал храмом степенности? Кто, примечая, что и другие чувства соделались орудиями добродетели, не убоится подать худой совет?

Каким образом и способом связать мне плоть свою, этого друга моего, и судить ее по примеру прочих страстей? Не знаю. Прежде, нежели успею связать ее, она уже разрешается; прежде, нежели стану судить ее, примиряюсь с нею; и прежде, нежели начну мучить, преклоняюсь к ней жалостию. Как мне возненавидеть ту, которую я по естеству привык любить? Как освобождусь от той, с которой я связан навеки? Как умертвить ту, которая должна воскреснуть со мною? Как сделать нетленною ту, которая получила тленное естество? Какие благословные доказательства представлю той, которая может противоположить мне столько естественных возражений? Если свяжу ее постом, то, осудив ближнего, снова предаюсь ей; если, перестав осуждать других, побеждаю ее, то, вознесшись сердцем, опять бываю ею низлагаем. Она и друг мой, она и враг мой, она помощница моя, она же и соперница моя; моя заступница и предательница. Когда я угождаю ей, она вооружается против меня. Изнуряю ли ее, изнемогает. Упокоиваю ли ее, бесчинствует. Обременяю ли, не терпит. Если я опечалю ее, то сам крайне буду бедствовать. Если поражу ее, то не с кем будет приобретать добродетели. И отвращаюсь от нее, и объемлю ее. Какое это во мне таинство? Каким образом составилось во мне это соединение противоположностей? Как я сам себе и враг, и друг? Скажи мне, супруга моя — естество мое; ибо я не хочу никого другого, кроме тебя, спрашивать о том, что тебя касается; скажи мне, как могу я пребывать неузвляем тобою? Как могу избежать естественной беды, когда я обещался Христу вести с тобою всегдашнюю брань? Как могу я победить твое мучительство, когда я добровольно решился быть твоим понудителем? Она же, отвечая душе своей, говорит: «Не скажу тебе того, чего и ты не знаешь; но скажу то, о чем мы оба разумеем. Я имею в себе отца своего — самолюбие. Внешние разжжения происходят от угождения мне и от чрезмерного во всем покоя; а внутренние от прежде бывшего покоя и от сладострастных дел. Зачавши, я рождаю падения; они же, родившись, сами рождают смерть отчаянием. Если явственно познаешь глубокую мою и твою немощь, то тем свяжешь мои руки. Если гортань умучишь воздержанием, то свяжешь мои ноги, чтобы они не шли вперед. Если соединишься с послушанием, то освободишься от меня; а если приобретешь смирение, то отсечешь мне голову...

Отсеки телесные страсти, отсеки и душевные; ибо чем душа честнее тела, тем честнее очищать душу, нежели тело. Если и очищение тела есть одно из похвальных дел, то смотри, сколь важнее и выше очищение души.

Целомудрие в старости — уже не целомудрие, а невозможность предаваться невоздержанию.

...Целомудренным же называем не того, в ком невоздержные пожелания ослабели от старости, или от болезни, или от другого какого-либо случая. Ибо в таком человеке хотя грех еще и живет, но деятельности его препятствует немощь членов. А целомудрие есть истинная, с сознанием соединенная сила, глубоко отпечатлевшаяся в душе и уничтожающая оставшиеся следы срамных движений.

Все вы, желающие обучиться чистоте, услышьте еще об одной хитрости и коварстве обольстителя душ, и будьте осторожны. Некто собственным опытом изведал сей обман его и сказывал мне, что бес плотского сладострастия весьма часто вовсе скрывает себя, наводит на инока крайнее благоговение и производит в нем источники слез, когда он сидит или беседует с женщинами, и подстрекает его учить их памятованию о смерти, о последнем Суде и хранению целомудрия, чтобы эти окаянные, прельстившись его словами и притворным благоговением, прибегнули к этому волку, как к пастырю; но тот окаяннейший, от близкого знакомства получив дерзновение, наконец подвергается падению.

Поскольку для успеха во всех добродетелях и для преодоления всех пороков необходима благодать Божия, и от нее зависит победа, то для этой добродетели (чистоты) преимущественно нужна особенная помощь Божия и особенный дар, как это из учения отцов и из самого опыта очищения от плотской скверны ясно открывается тем, которые заслужили приобрести его. Ибо не чувствовать жала похоти плоти некоторым образом значило бы пребывающему в теле выйти из плоти, и облеченному бренною плотию стать выше природы. И потому невозможно человеку, так сказать, на своих крыльях взлететь к столь высокой небесной награде, если благодать Божия даром целомудрия не возведет его от грязи земной. Ибо плотяные люди никакою добродетелию так близко не уподобляются духовным ангелам в образе жизни, как заслугою и благодатию целомудрия, посредством которого, еще пребывая на земле, они имеют жительство на небесах (Флп. 3:20), которое, по отложении плотского тления, по обетованию будут иметь в будущей жизни святые, которые уже и здесь в бренной плоти владеют им.

Если же нужно поискать самое полное определение целомудрия, то, быть может, в точном смысле, целомудрием должно назвать благоустроенный порядок всех душевных движений, соединенный с мудростью и благоразумием. При таком настроении души не будет нужды в каком-либо труде и деятельности для достижения высочайших и небесных благ; при этом душа весьма легко достигнет того, что без того представляется недостижимым; самым удалением от противного она естественно достигает искомого блага, ибо кто не во тьме, тот, конечно, по необходимости находится во свете; и кто не умер, тот жив. Итак, кто не обратит свою душу к суете, тот непременно будет на пути истины: потому что предусмотрительность и благоразумие в рассуждении того, чтобы не совратиться с истинного пути, служит вернейшим руководством к прямому пути. Как слуги, освободившиеся от рабства, когда, перестав служить господам, делаются сами себе господами, обращают все внимание на самих себя, так, я думаю, и душа, освободившись от служения телу, обращается к познанию свойственной и естественной ей деятельности. Свобода же, как мы знаем и от Апостола, состоит в том, чтобы «не подвергаться игу рабства» (Гал. 5:1) и, подобно беглому рабу или злодею, не быть окованным узами брака. Но я опять обращаю слово к самому началу — к тому, что совершенство свободы состоит не в одном только удалении от брака, да не сочтет кто-нибудь обязанность девства столь малою и незначительною, чтобы поставлять исполнение такого дела в небольшом хранении чистоты плоти; но поскольку «всяк делающий грех, раб есть греха» (Ин. 8:34), то во всяком деле или занятии уклонение к злу подвергает человека рабству и кладет печать, причиняя ему ударами греха рубцы и клейма. Таким образом, кто предположил себе великую цель — девственную жизнь, тот во всем должен быть равен себе и проявлять чистоту во всей жизни. Если же нужно подтвердить эти слова и чем-либо из Божественных Писаний, то достаточно подтверждает эту истину сама Истина, которая в Евангелии (Мф. 13:47-49) притчами и иносказательно учит нас тому же. Рыболовное искусство отделяет полезных и съедобных рыб от негодных и вредных, чтобы какая-нибудь из этих последних, попав в сосуд, употребление и полезных не сделала вредным; и дело истинного целомудрия также состоит в том, чтобы из всех занятий избирая одно чистое и полезное, неприличного избегать во всем, как бесполезного, и предоставлять его обыкновенной и мирской жизни, которая иносказательно в притче названа морем.

Святости жизни требует от нас Бог. Эта святость прежде всего состоит в целомудрии, а потом в исполнении и других заповедей Божиих и при нарушении оных – в искреннем и смиренном покаянии. Целомудрие есть двоякое – девственное и супружеское. Древняя Сусанна и в супружестве названа целомудренной за то, что решилась лучше умереть, нежели исполнить злое пожелание беззаконных судей. А из евангельской притчи о десяти девах видно, что не все девы были мудры, но пять из них было юродивых. Последние юродивыми, или неразумными, названы за то, что, соблюдая телесное девство, не заботились соблюдать чистоту душевную и оскверняли ум и сердце нечистыми помыслами и пожеланиями, или возмущались помыслами гнева и злопамятства или зависти и ненависти, или ослеплялись сребролюбием и от скупости не сострадательны были к ближним. Если же некоторые из них, по-видимому, и удерживались от этих страстей, но, побеждаясь самомнением и гордостью, осуждением и унижением ближних, теряли через это душевную чистоту, по сказанному:«Мерзость пред Господом всякий надменный сердцем» (Притч.16:5).

В Задонске подвизался известный в свое время подвижник Георгий. Рано постиг он всю суету мирской жизни и ушел в монастырь, но и этим не удовольствовался, а избрал себе совершенное уединение – затвор. Здесь, в посте, молитве, богомыслии проводил он время, но искушения не оставляли его.
Когда он был еще в миру, то любил чистой любовью одну девушку, и образ ее часто вставал перед ним, смущая его душевный покой. Однажды, чувствуя свое бессилие в борьбе, он воскликнул: «Господи! Если это мой крест, то дай силы понести его, а если нет, то изгладь из моей памяти само воспоминание о ней».
Господь услышал его, и вот той же ночью он видит во сне девушку необычайной красоты, облаченную в золотые одежды, в ее взоре светилось столько неземного величия и ангельской чистоты, что Георгий не мог оторвать от нее глаз и с благоговением спросил:
– Кто ты? Как твое имя?
– Мое имя – Целомудрие, – ответила девица, и видение кончилось.
Придя в себя, подвижник возблагодарил Господа за вразумление. Образ, виденный им во сне, так запечатлелся в уме его, что совершенно изгнал все другие образы.
И я прошу вас – изгоните все образы из головы и сердца вашего, чтобы там был только один образ Христа.

...Если мы изберем целомудрие, то не станем обращать внимания на то, что эта добродетель соединена с трудом, или что девство требует великого подвига, но помыслим об ожидающем нас наследии; рассуждая всегда об этом, будем обуздывать порывы злых пожеланий, побеждать влечения плоти и облегчать тяжесть трудов надеждою воздаяния.

В сладострастных людях бывает <как некто из них, испытавший это, признавался мне по истрезвлении своем> чувство чрезвычайного некоего влечения и любви к телам, и столь бесстыдный и бесчеловечный дух, в самом чувстве сердца явственно гнездящийся, что боримый сим духом во время брани ощущает телесное разжжение подобное огню от распаленной печи; он не боится Бога, вменяет ни во что воспоминание о муке, молитвы гнушается, почти как бы совершает грех на самом деле и смотрит на мертвые тела как на бездушные намни. Страждущий сие делается как бы безумным и исступленным, будучи упоен всегдашним страстным желанием словесных и бессловесных существ, так что если бы не прекращались дни сей мучительной брани, то не могла бы спастись никакая душа, одетая в сие брение, растворенное кровию и мокротами. Да и может ли быть иначе? Ибо все существующее по природе своей ненасытно желает сродного себе: кровь — крови, червь — червя и брение — брения; а потому и плоть сия желает плоти, хотя понудители естества и желатели Царства Небесного и покушаются прельщать сию прелестницу различными ухищрениями. Блаженны не испытавшие вышеописанной брани. Итак, будем молиться, да избавит Он нас навсегда от такого искушения. Поползнувшиеся и падшие в сей ров далече отстоят от восходящих и нисходящих по оной лествице Ангелов, и к такому восхождению, после падения, потребны для них многие поты со строжайшим пощением...

Общая всем матерь природа! Возвещу не свои, но твои чудеса, какие ты расточила на суше и в морях. Слышу, что пернатая горлица по смерти своего милого горлика из целомудренной любви к разделявшему ее ложе не принимает к себе в гнездо другого супруга. Мудрая птица! Но для человека сколько еще лучше чистая жизнь! Болтлива сероперая ворона, но и она живет верною юношеской любви и, когда потеряет милого супруга, ненавидит всякого мужа. И у морских рыб есть свой закон: немногие не знают никаких уставов касательно брака, многие же заботятся о целомудрии и брачного ложа, и своей супруги. И здесь имеют силу права. Иные не домогаются иметь более одного плода. Иные же <и таковых большая часть> предаются наслаждениям любви только в весеннее время. Сама природа положила меру вожделениям. А время нежной любви определено для всех живых тварей, и воздушных, и водяных, и тех, которые ходят по суше. Далее срока не питают они в себе вожделений; в самом безумии страсти связаны благовременностию, когда возбуждает их к тому весна. И одни сбегаются кучами для исполнения супружеских дел; у других же соблюдается постоянная привязанность к милым супругам и хранится закон любви; а некоторым достаточно один раз в жизни рождать детей, как свидетельствуют о том те, которые описали рождения животных и все, что до них касается.
А если и у неразумных есть некоторая заботливость о целомудрии, то неужели ты, Божие создание, не свяжешь всех законов плоти, если захочешь? Человек так же уступчив разуму, как и медь огню. Если разум не царь плоти, тогда как образ Божий обожил меня; то в чем преимущество наше, если и мы уступаем таким же движениям? Хотя природа неудержима в большем числе людей, однако же знаем и то, что заповедь часто превозмогает и общую природу. И у меня есть подобное тело; но меня связал воздвигший меня крест, к которому пригвоздил я тяжелую плоть. Ибо желаю со Христом умереть, чтобы с Ним и восстать, имея все Христово: и ум, и тело, и гвозди, и воскресение.

Святым почитаю делом веровать Божественным словам, рачительно им следовать и невинного даже желания отличиться не предпочитать несомненности Владычнего слова. Если же кто будет твердо стоять за такое свое целомудрие, что, и часто смотря на женщин, не терпит он вреда, то пусть познает немощь естества человеческого и несомненность Божественных слов. Потому, чтобы не показаться скучным, оставляю в стороне уловленных этим зрением, потому что и Священные Писания, и плачевные события у язычников, и совершающееся ежедневно — все исполнено этих примеров. Попытаюсь же представить на среду тех, которые употребляли некоторую предосторожность и препобедили страсть, потому что без труда невозможно преуспеть в целомудрии. Да и если укажу на тех, которые и вне веры, при некоторой предусмотрительности и осторожности, преуспевали в этом самом, и не ввергали себя в огонь, то, может быть, отринут их как не сделавших ничего великого. Но если призову в свидетели и богомудрого Павла, который говорит: усмиряю и порабощаю тело мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным (1Кор. 9:27), то преградится им всякая возможность к оправданию; тогда устыдятся, может быть, и озаботятся подумать о собственной своей безопасности. И хотя надлежало бы удовольствоваться апостольским свидетельством, однако же, поскольку и преуспевание внешних поощряет к целомудрию, и их не оставлю без упоминания. Так читал я и знаю, что один царь, увидев эфесскую жрицу, показавшуюся ему чрезмерно прекрасною, немедленно удалился из Эфеса, боясь, чтобы против воли не быть вынужденным сделать что-либо нечестивое. И перс Кир не осмелился видеть Панфию, о которой свидетельствовали, что имеет дивную и невыразимую красоту. Потому, если и самые дела и внешние писатели свидетельствуют о спасительном слове, что оно право и несомненно, потому что частое воззрение служит путем, ведущим к делу, а если и не переходит в дело, то оскверняет помысел, и плененного делает прелюбодеем, кто будет столько смел, чтобы, часто услаждаясь чужими красотами, сказать ему о себе: вовсе не терплю от этого вреда? А если это трудно, то всего более надлежит избегать частых бесед с женщинами и, если они необходимы, на очи себе налагать узду.

...Думаю, что всеокаянные убийцы по двум причинам обыкновенно низвергают нас, бедных, в противоестественные падения, потому что мы везде имеем удобность для таких согрешений и потому что они подвергают нас большей муке. Узнал сказанное тот, кто прежде повелевал дикими ослами, а потом сам был поруган и порабощен адскими ослами; и питавшийся некогда хлебом небесным после лишился сего блага; всего же удивительнее то, что и после его покаяния, наставник наш Антоний, с горькою скорбию, сказал: «Великий столп пал!» Но образ падения скрыл премудрый муж, ибо знал, что бывает телесный блуд и без участия иного тела. Есть в нас некая смерть и погибель падения, которую мы всегда с собою и в себе носим, а наиболее — в юности. Но погибель его я не дерзнул предать писанию, потому что руку мою удержал сказавший: ибо о том, что они делают тайно, стыдно и говорить.(Еф. 5, 12), и писати, и слышати.

Целомудрие есть здравый (целый) образ мыслей, т.е. не имеющий какого-либо недостатка и не допускающий того, кто его имеет, уклоняться в невоздержность или в окаменение; но хранящий собираемое мудростию доброе и отвергающий все худое; собирающий помысл к себе самому и собою возводящий его к Богу. Как добрый пастырь, собирает целомудрие своих овец, т. е. божественные мысли, вокруг и внутрь себя, а невоздержность, как бешеного пса, убивает удалением от вредного; окаменение же отгоняет, как хищного волка, и не допускает его в уединении поедать овец, но постоянно видит его и ясно указывает его разумной части души, чтобы оно не укрылось в темноте и не пребывало вместе с его мыслями. Целомудрие рождается от вожделевательной части души. Без него не может сохраниться ничто доброе, хотя бы, может быть, и произошло. Ибо если не присутствует целомудрие, то причастность души стремится или вверх, или вниз, т. е. или к окаменению, или к невоздержности. Невоздержность же разумею не ту только, которая относится к чревоугодию и блуду, но воздержание всякой страсти и всякого помысла, не по Богу, произвольно помышляемого. Целомудрие укрощает все это; оно удерживает неразумные стремления души и тела и направляет их к Богу...

Бесчеловечный наш враг и наставник блуда внушает, что Бог человеколюбив и что Он скорое прощение подает этой страсти, как естественной. Но если станем наблюдать за коварством бесов, то найдем, что по совершении греха они представляют нам Бога праведным и неумолимым Судиею. Первое они говорят, чтобы вовлечь нас в грех, а второе — чтобы погрузить нас в отчаяние.

Один мудрый муж предложил мне страшный вопрос. «Какой грех, — сказал он, — после человекоубийства и отречения от Христа есть тягчаший из всех?» И когда я отвечал: «Впасть в ересь», — тогда он возразил: «Как же Соборная Церковь принимает еретиков и удостоивает их причащения Святых Тайн, когда они искренно анафемствуют свою ересь, а соблудившего, хотя он и исповедал сей грех, и перестал делать его, принимая, отлучает на целые годы от Пречистых Тайн, как повелевают апостольские правила?» Я поражен был недоумением, а недоумение это осталось недоумением и без разрешения.

Друзья мои, и вы, родители, и вы, безбрачные юноши и девы, долго ли вам, уподобляясь презренной черепахе или восьминогому раку, который ходит не прямо, или длинной змее, которая пресмыкается на чреве, долго ли вам влачить жизнь, обремененную ужасною тяготою плоти? Послушаем, наконец, Христовых советов, отринув красоту, славу, богатство, род, счастье и все обольстительные порождения гибельного греха, воздвигнемся отсюда, взойдем в легкую жизнь, очистимся, будем единодушны с Небесными чистыми Силами, чтобы, вступив в сонм предстоящих Великому Богу, с весельем воспеть празднественную песнь Царю! Как изринутые из светлого рая, получили мы в удел супружество, и многотрудную землю, и все, что сопутствует погибшим, так через жизнь, не знающую житейских уз, взойдем опять в славу, к тому доброму райскому древу, которого лишились за безрассудство.

Эту мою, а можно сказать и не мою враждебную, но и любимую плоть апостол Павел назвал смертью. Кто меня избавит, говорит он, от тела смерти этой (Рим. 7:24)? А Григорий Богослов называет ее страстною, рабскою и ночною. Я хотел бы знать, почему эти святые мужи дают ей такие названия? Если плоть, как выше сказано, есть смерть, то победивший ее, конечно, никогда не умрет. Но «кто из людей жил – и не видел смерти» (Пс. 88:49) — осквернения плоти своей?

Рассмотрим, не каждый ли из мысленных наших врагов, при ополчении их на нас, назначается исполнять свойственное ему поручение, как это бывает и в чувственном сражении; и это достойно удивления. Я наблюдал за искушаемыми и видел падения одни других лютейшие: имеющий уши слышать да слышит (Мф. 11:15)!

Все бесы покушаются сначала помрачить наш ум, а потом уже внушают то, что хотят; ибо если ум не закроет очей своих, то сокровище наше не будет похищено; но блудный бес гораздо больше всех употребляет это средство. Часто помрачив ум, этого владыку, он побуждает и заставляет нас и перед людьми делать то, что одни только сумасшедшие делают. Когда же, спустя несколько времени, ум отрезвится, тогда мы стыдимся не только видевших наши бесчинные действия, но и самих себя, за непристойные наши поступки, разговоры и движения и ужасаемся о прежнем нашем ослеплении; почему некоторые, рассуждая об этом, нередко отставали от этого зла.

Когда после долгого подвига против беса блуда, единомышленника нашей бренной плоти, мы изгоним его из сердца нашего, изранивши его камнем поста и мечом смирения, тогда этот окаянный, как червь некий, пресмыкаясь внутри нашего тела, будет стараться осквернить нас, подстрекая на безвременные и непристойные движения.
Этому же наиболее подвержены те, которые покоряются бесу тщеславия; ибо они, видя, что уже нечасто возмущаются в сердце своем блудными помыслами, преклоняются к тщеславию; а что это справедливо, в том сами они могут увериться, когда, удалившись на время в безмолвие, будут внимательно испытывать самих себя. Они непременно найдут, что в глубине их сердца скрывается некий тайный помысел, как змей в гноище, который в некоторой степени чистоту внушает им приписывать собственному старанию и усердию, не давая этим окаянным подумать о словах Апостола: «Что ты имеешь, чего бы не получил?» даром (1 Кор. 4:7), или непосредственно от Бога, или с помощью других и посредством их молитвы. Итак, да внимают они себе, и да стараются о том, чтобы умертвить вышепоказанного змея многим смиренномудрием, и извергнуть его из сердца, чтобы, избавившись от него, возмогли и они некогда избавиться от кожаных риз (Быт. 3:21) сладострастия и воспеть Господу победную песнь чистоты, как некогда те евангельские целомудренные дети. И, без сомнения, воспоют, если разденутся и не нагими окажутся незлобия и смирения, свойственного младенцам (2 Кор. 5:3).

Некоторые утверждают, что борьба блудная во время сна и истечения происходит единственно от пищи; но я видал, что одни, находясь в тяжкой болезни, а другие, держа самый строгий пост, часто были оскверняемы истечениями. Однажды я спросил об этом предмете одного из искуснейших и рассудительных иноков; и этот блаженный дал мне весьма ясное наставление. «Бывают, — говорил приснопамятный, — истечения во сне от изобилия пищи и от излишнего покоя; а иногда от гордости, когда мы, долго пребывая свободными от истечений, этим возносимся; иногда же и от того, что осуждаем ближнего. Но от последних двух причин истечения могут случаться и с больными, а может быть и от всех трех. Если же кто чувствует, что он чист от всех сих показанных сейчас причин, то блажен этот человек ради такого бесстрастия; он от одной зависти бесовской терпит случающееся временем, когда Бог это на него попускает для того, чтобы безгрешным бедствием приобретал высочайшее смирение.

Поведал мне некто об удивительной и высочайшей степени чистоты. Некто, увидев необыкновенную женскую красоту, весьма прославил о ней Творца и от одного этого видения возгорел любовью к Богу и пролил источник слез. Поистине удивительное зрелище! Что иному могло быть рвом погибели, то ему сверхъестественно послужило к получению венца славы. Если такой человек в подобных случаях всегда имеет такое же чувство и делание, то он воскрес, нетленен прежде общего воскресения.

Насчет вольности от человека, мне известного, когда вы при помощи Всемогущего Бога не ощущаете в себе еще тонкой страсти, то я еще советую немного потерпеть, но от вольности сообращения удерживать, как чуждое духовной любви!
…Да помним, что он хотя и прост, и благомыслящий, но видела ли в сочинении святого Симеона Нового Богослова, в 12 главе, что самые благоговейные этой наиболее страстью страждут…
Я вам советую всевозможно стараться принуждать себя поступать с ним погрубее и разговаривать решительнее и кратче, и по-монашески напомни, что ты вспомнила мое запрещение.