Монах

Монашество есть образ смирения, и до него достигаю множеством браней и искушений, на которые и надо себя приготовлять, а Господь силен тебя укрепить.

О монашестве твоем… скажу: да будет принятие такового тебе не на тщеславие, или гордость, или возношение, а более на смирение, и кротость, и терпение.

Что же значит монашество? Совершение христианства, состоящее в исполнениях заповедей Божиих, в них же и любовь к Богу заключается: «Кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое» (Ин. 14:23), – сказал Господь, и деланием заповедей человек очищается от страстей, достигает бесстрастия и восходит к духовному умозрению, и все это должно быть растворено смиренномудрием, потому что смиренномудрие все сети вражии сокрушает; при исполнении заповедей должно пройти и огонь искушений от людей и от врагов, а без искушений мы не познаем себя и не можем смириться и получить духовный разум.

Один монах, оставшись вне монастыря, начал думать: «Не буду носить четки. Я не молюсь по ним, и, может быть, это мне в грех поставится, что я показываю не то, что есть». – Это неправильно. Я хотя и не молюсь по четкам, а на руке держу. Посмотрю на них и подумаю: «Я – монах, должен по обету непрестанно молиться и не молюсь». Укоряю себя, и это – на пользу. Одежду монашескую надо любить.

Заметьте, какую силу имело тогда старчество. Никто не мог, даже патриарх, снять с Иоанна Дамаскина эти послушания. Только тогда снял старец с Иоанна оба послушания, когда это приказала ему Божия Матерь, ибо Она-то уже, конечно, выше всякого старца. Видите, какое уважение все питали к воле старца над учеником, даже высшие духовные и церковные власти не осмеливались отменить приказания и запрещения старца.

Монашеское дело наше: смириться, да поклониться, да попросить прощения – тем и оправдан.

О монашестве должно разуметь, что оно есть таинство, покрывающее прежние грехи, подобно крещению. Крещаемый прежде крещения не может чувствовать того, что после получает, то есть силу внутреннюю исполнять заповеди Божии.

Чадце мое неблагодарное и неразумное! Да весть малодушие твое, что никто из человек не имеет права дозволять кому бы то ни было оставить воспринятый им путь благочестивой жизни. Потому что воспринявшие монашество и оставившие таковое уподобляются Иуде-предателю, который ни у кого не просил на это дозволения, а самоизвольно предал и сам терпит горькую участь свою во аде.
У кого есть еще сколько-нибудь смысла, тот не должен решаться подражать такому жалкому и злополучному человеку, а лучше пусть потерпит временные неудобства и временную малую скорбь, чтобы получить вечную милость Божию великую.

Вопрос:
«Отчего это, батюшка, – спросила одна особа, – игуменье дано право распоряжаться монахинями, как крепостными?»
Старец ответил:
«Более, чем крепостными. Крепостные могли хоть за глаза поворчать на своих господ и побранить их, а у монахинь и это право отнято: монахиня сама добровольно отдает себя в крепостное право».

А вы отвечайте на это помыслу [осуждения ропота на старца]:
«Это не мое дело, за это старец и отвечает, а не я». В святоотеческом писании говорится, что старец иногда сам не знает, что и для чего он делает. Часто только через год или два становится ясным, почему сделал такое-то дело старец. Господь внушает старцу делать и выставляет некоторую причину, но не главную, которая сама собой выйдет наружу, когда дело будет сделано.

Молюсь, чтобы Господь просветил твой ум. Не ищи своего пути к Царствию Небесному, а иди тем узким, по которому тебя ведет Господь. Получше разбери-ка свою жизнь и сравни с той жизнью, которую ты обязана по обету монашества проходить, – ты непременно увидишь, что ты живешь не в скорбях, а в прохладе. Одно безропотное терпение и покорение участи спасет нас, слабых, а если и это последнее средство отвергнем, то не спасение, а погибель наследуем. Будь усердной к молитве и послушаниям не ради какой корысти, а единственно ради Бога, – тогда все дастся тебе, что теперь ты никак не можешь, а тогда все это само придет к тебе.

Если все будут делать по-нашему, то это будет уж не монашеская жизнь, а барская.

Управляющий всемирной обителью, Избравший тебя на это служение и Поручивший тебе пасти словесное стадо даст тебе разум и силы, как поступать, только всегда призывай Его помощь и не надейся на свой разум, а принимай и от других, может быть, опытнейших тебя братий, имей из них помощников себе к духовному окормлению порученных тебе братий.

Если мы считаем себя идущими по старческому пути и не хотим жить по своей воле и разуму, то и не должны уклоняться от стези и учения святых отцов, которые велят нам смиряться, покоряться, отсекать свою волю, не оправдываться человеческими извинениями, от скорби, и бесчестия, и уничижения не отрекаться, но понуждаться на все это, хотя бы и противилось тому лукавое и непокорное наше сердце.

Вопрос:
«Как управлять ему (настоятелю Калужской Тихоновой пустыни о. игумену Геронтию) и назидать врученные ему от Бога словесные овцы?»
Ответ:
«– По мере только веры вашей предложу вам возложить себя и вас окружающих Всемогущему Господу и всемилосердой Его воле, поскольку Самим Спасителем сказано в святом Евангелии: «Без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15:5)… Также… не быть тонким истязателем, но всячески держаться умеренности. Что потребует исправления – действия употреблять с рассмотрением и долготерпением».

Вот и я, игумен есть, живу в светлых, теплых и пространных кельях, но имею горя против вашего чуть не вдвое: и кажется, перешел бы в темное некое и сырое подполье, лишь бы получить свободу от мучительных игуменских вериг. Но чашу страданий, которую Господь пожаловал нам, должны пить.

Кажется мне, не нужно нам, начальствующим, носить на себе железных вериг; одна игуменская должность достаточна сокрушить и смирить сердце: «Сердце же сокрушенно и смиренно Бог не уничижит» (Пс. 50:19), то есть спасет.

Вы должны знать, что подвиг этот (монашество) небеструдный, ибо Господь сказал: «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя» (Мф. 16:24). Отвержение себя состоит, главное, в отвержении своей воли и разума и покорении их пастырю и руководителю вашему ко спасению, через что может человек достигнуть смирения и освободиться от страстей и греховных действий, и так с помощью Божией получить спасение.

Догорает теперь старчество. Везде уже нет старчества – у нас в Оптиной догорают огарочки. Враг ни на что так не восстает, как на старческое окормление: им разрушаются все его сети. Везде он старался его погасить – и погасил! Есть монахи, исправно живущие, но об откровении помыслов, о старчестве они ничего не знают. Поэтому без старчества во многих монастырях осталась только одна форма монашеского жития, одна внешность.

...Удаление от мира состоит не в том, чтоб телом быть вне мира, но чтобы душою оторваться от пристрастия к телу, не иметь у себя ни города, ни дома, ни собственности, ни товарищества, быть нестяжательным, не беспокоящимся о средствах жизни, беззаботным, избегающим всякого сношения с людьми, не знающим человеческих правил, готовым принимать напечатлеваемое в сердце Божественным учением.

...Жизнь пустынная, отшельническая, удаляющаяся и чуждающаяся общения с людьми, хотя сама по себе важна и высока, даже выше сил человеческих, однако же ограничивается только преуспевающими в оной, отрицается же от общительности и снисходительности — свойств любви, которая, как известно... есть одна из первых достохвальных добродетелей. Сверх того, такая жизнь, как не обнаруживающаяся в делах, не может быть поверяема и сравниваема с другими родами жизни. Напротив того, жизнь общественная, провождаемая в кругу других, кроме того, что служит испытанием добродетели, и распространяется на многих, и ближе подходит к Божию Домостроительству, которое и сотворило все, и связало все узами любви, и наш род, после того как он утратил свою доброту чрез прившедший грех, снова воззвало посредством соединения и обращения с нами.

...Придет время, возлюбленные дети мои, когда монахи оставят пустыни, и потекут вместо их в богатые города, где, вместо этих пустынных пещер и тесных келий, воздвигнут гордые здания, могущия спорить с палатами царей; вместо нищеты возрастет любовь к собиранию богатств; смирение заменится гордостью; многие будут гордиться знанием, но голым, чуждым добрых дел, соответствующих знанию; любовь охладеет; вместо воздержания умножится чревоугодие, и очень многие из них будут заботиться о роскошных яствах, не меньше самых мирян, от которых монахи ничем другим отличаться не будут, как одеянием и головным убором; и не смотря на то, что будут жить среди мира, будут называть себя уединенниками (монах — собственно уединенник). При том они будут величаться, говоря: «Я Павлов, я Аполлосов» (1 Кор. 1:12), как бы вся сила их монашества состояла в достоинстве их предшественников: они будут величаться отцами своими, как Иудеи — отцем своим Авраамом. Но будут в то время и такие, которые окажутся гораздо лучше и совершеннее нас; ибо блаженнее тот, кто мог преступить, и не преступил ...

Те есть монахи и одни только те уединяющиеся, которые пребывают с одним Богом и одни в Боге, обнажившись от всевозможных помышлений и помыслов и созерцая одного только Бога в уме безмысленном, утвердившемся во свете, подобно тому, как стрела в стене, как звезда на небе, или не знаю, как иначе еще сказать. Однако они живут в своих кельях, как в некой светлой обители, и думают, что пребывают на небе или же и поистине там пребывают. Ибо они не находятся на земле, хотя и держимы землею, но живут во свете будущего века, в котором витают и шествуют Ангелы.

Кто хочет с успехом совершать подвиг иночества, тому надобно совсем рассчитаться с миром, и блага его все оставить и делом из него выйти, и всякое пристрастие к вещам его отсечь. Эту истину впечатлительно внушил святой Антоний одному брату, который, отказавшись от мира и раздав бедным все, что имел, удержал при себе малость некую на случай нужды какой, и пришел к святому Антонию. Старец, посмотревши на него, узнал, что в нем, и сказал ему: «Если хочешь быть монахом, пойди в такое-то селение, купи мяса, разрежь его на тонкие куски и, скинув одеяние, развесь на плечи и на руки, и так приди сюда». Брат сделал, как велел ему старец: и тут собаки, птицы и шершни окружили его и ранами покрыли все тело его. Когда пришел он опять к старцу, тот спросил его, сделал ли он, что ему было приказано; он, жалуясь, показал раны свои. Тогда святой Антоний сказал ему: «Так бывает с тем, кто, оставляя мир, хоть малость какую из имения удерживает при себе: ранами покроют его демоны, и истерзанный падет он в бранях».

...Женщины же бойся до того, чтоб даже и не смотреть ей в глаза.

Монах, сидящий в келье своей с сомкнутыми устами и Бога не помнящий, похож на разоренный дом, находящийся вне города, который всегда полон всякими нечистотами, потому что, кто ни вздумает вынести нечистоты из дома своего, туда их относит. <То есть молчит устами, а умом мечтает, помыслам поблажает и сердцем увлекается, — что все есть греховный сор, бесами в душу ввергаемый>.

Если мы любим Бога всем сердцем, то ни родителей, ни детей не должны предпочитать Богу.

Сильно прогоняет разленение и возбуждает энергию к добродетели следующее видение, о котором рассказывает сам святой Антоний. «Молил я Бога, - говорит он, показать мне, какой покров окружает и защищает монаха! И видел я монаха, окруженного огненными лампадами, и множество Ангелов блюли его, как зеницу ока, ограждая мечами своими. Тогда я вздохнул и сказал: вот что дано монаху! И несмотря, однако, на то, диавол одолевает его, и он падает. И пришел ко мне голос от Милосердого Господа и сказал: «Никого не может повергнуть диавол; он не имеет более никакой силы после того, как Я, восприняв человеческое естество, сокрушил его власть. Но человек сам от себя падает, когда предается нерадению и потакает своим похотям и страстям». Я спросил: «Всякому ли монаху дается такой покров?» И мне было показано множество иноков, огражденных такою защитою. Тогда я воззвал: «Блажен род человеческий, и особенно воинство иноков, что имеет Господа, столь Милосердого и столь человеколюбивого!».

Пища у них самая лучшая: они питаются не вареными мясами бессловесных животных, но словом Божиим, сладчайшим паче меда и сота (Пс. 18:11).

Да будет тебе горьким вкушением слышание мирских рассказов и сотами меда беседа мужей преподобных.

Существенное делание монаха — молитва, как то делание, которое соединяет человека с Богом. Все прочие делания служат или приготовительными, или способствующими средствами для молитвы.

Монахи должны жить в монастыре, как бы на уединенном острове, находящемся среди моря, считая, что весь мир стал для них совершенно недоступным, словно вокруг всего монастыря их утверждена великая пропасть, так что ни находящиеся в мире не могут перейти в монастырь, ни живущие на острове — переправиться к тем, которые там, и, с пристрастием глядя на них, удерживать в сердце или в уме воспоминания о них, но, как мертвые к мертвым, они, и обладая чувством, должны относиться к ним без ощущения, делаясь (таким образом) поистине как бы добровольно закланными агнцами.

Монах есть тот, кто невидимых супостатов, даже и когда они бегут от него, призывает на брань и раздражает, как зверей.

Первое <делание монаха> — безмолвие, т. е. жизнь, провождаемая без развлечений в удалении от всякого житейского попечения, чтоб монаху, став выше человеческого ублажения, можно было прилепиться к Богу. Второе — соразмерный пост, т. е. единократное в день вкушение пищи малоценной, и то не до сытости. Третье — соразмерное бдение, т. е. употребление одной половины ночи на псалмопение, воздыхания и слезы. Четвертое — псалмопение, т. е. телесная молитва, состоящая в псалмах и коленопреклонениях. Пятое — молитва духовная, совершаемая умом, удаляющая от себя всякую постороннюю мысль. Шестое — чтение житий святых отцов и их слов, совершенное удаление слуха от учений странных и от всякого иного, чтобы словами отцов препобеждать страсти. Седьмое — вопрошение опытных о всяком слове и предприятии, чтобы по неопытности и самоуверенности, вздумав и сделав одно вместо другого, не погибнуть, когда вознеистовствует плоть, по бесовскому навету и от вина, потому что возбешение плоти, т. е. похотливость, бывает не только по бесовскому навету, но и от пьянства. Поэтому должно в меру все срастворять, чтобы совершенною неумеренностью не поколебать ревности.

Не пожелай также допускать бесед с близкими некогда друзьями, которые о мирском рассуждают и занимаются попечениями о бессмысленном — о прибыли монастырского богатства и накоплении имущества, — которым кажется, что они исполняют это как благое дело, и которые от непонимания Божественных Писаний или от своих пристрастий полагают, будто совершают добродетель. И ты, человек Божий, с такими не общайся. Не следует же на таких и словами набрасываться, ни поносить, ни укорять их, но следует оставить это Богу, ибо силен Бог исправить их (см. Рим 14:4).

...когда из-за многих трудов и подвигов, которые стяжал человек, и страданий, которые претерпел он за добродетель, прилепляется ему помысел гордыни, по причине жития его благоговейного. А если местоположением монастыря кичиться и тем, что он лучше и братии в нем множество, – это гордыня мирских, сказали отцы; или, по установившемуся теперь обычаю, владением селами, приобретением многих имений и преуспеянием в славе мирской величаться – о них что и скажем?!

Это первое дело беса – поселить в послушнике недоверие к старцу, разделить их. Вот какие мысли! Это его дело! А к кому же, как не к старцу, поселить недоверие? Да он может даже представить старца блуд творящим. Поэтому авва Дорофей и говорит: «Не верь тому, если даже увидишь старца блуд творящим».
…А что я не нравлюсь диаволу, то это я знаю, и не от одного вас, особенно же оттуда, с женского крыльца… Придет там какая-либо женщина, подойдет к самому крыльцу и уйдет обратно под действием подобных мыслей, как то, что о. Варсонофий болен, ему некогда, вероятно, народу много, да и нашла к кому идти, а потом оказывается, что это – чистая душа, – я сказал бы так, если кого можно назвать чистым. Так и уйдет, дойдет до монастыря, а там новая мысль: зачем ушла? Подумает, подумает, да и решит завтра прийти. На следующий день начнет собираться ко мне, а ей мысли: куда? зачем? он не придет, и тому подобное Все-таки решит идти. Подходит к крыльцу, а ее словно силой какой отталкивает от него. Наконец, пересилит себя, войдет на крыльцо: входит и видит народ. «Не уйти ли? Народу много, да одни бабы, стану я сидеть с ними!» У нее все-таки хватит мужества остаться. Сидит вся в огне и все думает: не уйти ли? Наконец, выхожу я и говорю ей, сам не знаю почему: «А теперь пойдемте ко мне». Она поражена: «Батюшка, вы прозорливый?» Да нисколько, я, конечно, и не знал об этой борьбе, а просто мне возвестилось, что нужно ее позвать, – я и позвал. Потом начинается исповедь, и открываются ее грехи, все равно что змеи, сидящие в воде под камнями, они не выползают оттуда, а кусают, кто подойдет. Так и она свои грехи, сидящие у нее в глубине сердечной, не исповедовала никогда или из-за стыда, или страха. Мне возвещается так, что невольно я называю ее грехи, и она кается в них. «Я была у монастырского духовного отца Саввы и не сказала, духу не хватило, и вам бы не сказала, если бы вы сами мне не назвали их». А вовсе их не знал я, мне просто было откровение сказать, я и сказал.

Небезопасен огонь подле соломы. Небезопасно и тебе, монах, под одним с собою кровом держать жену-девственницу. Положим, что надежда лучших благ разлучила между собою мужчину и женщину, но природа внутри себя скрывает еще тайный недуг. Пока ты держишь себя вдали, в тебе одна искра. Но как скоро сходишься вместе, при дуновении малого ветра воспламенишь пожар.

Устранившись мира, не прикасайся к нему более; ибо страсти удобно опять возвращаются.

Отрекшимся от мира и от суетных дел его, возненавидевшим похоти его и гнушающимся забавами его в Евангелии спасения дано обетование воздаяния — непреходящий чертог и нескончаемая жизнь.
Из любви к Господу своему оставили они в мире сем родных, родителей, богатство и имение, ибо слышали, что блаженны нищие духом (Мф. 5:3). И за это ожидает их Горнее Царство.
Тела свои сделали они храмами Духа Святого, строгостью жизни своей препобедили похоти, несли иго тяжких трудов, из любви к Господу своему презирали они жизнь свою.
Распяли они души свои, пригвоздили ко кресту тела свои и подвижничеством своим умилостивили Творца своего.
Увидели они, что мир преходит, что удовольствия его скоротечны, что все в нем для обладающих им то же, что сонная мечта.
Господь наш в Евангелии Своем обещает блаженство тем, которые усердно и бдительно служат Ему.
К таковым простирает Он десницу Свою, таковым дает награду, таковых усаживает с Собою за трапезою жизни.
На таковых возлагает венцы, и вкушают они блаженство в чертоге Его за скорби, понесенные с Ним с утра до вечера...
Горнее Царство ожидает к себе тех, которые одержали победу в брани и прославились тем. Ангелы, по обычаю своему, нисходят подкреплять борцов во время брани...
Рай отверзает им врата свои; вселяются они в обители света и упокоеваются там...
Ангелы дивятся славе земных, потому что облекаются они в славу, подобную славе существ духовных, <облекаются>... ризою Святаго Духа <...>
Лукавый скорбит, что не положил пятен на телах их и не устоял в борьбе с ними.
Они возгнушались чревоугодием и возлюбили воздержание, отогнали от себя плотскую нечистоту и возлюбили целомудрие.
Они избрали себе страдания и возненавидели покой, совлеклись гордости и облеклись в смирение.
Мучится при виде их ненавистник человечества, потому что открыли они коварство его и расторгли путы его.
Победили они врага... и обратили его в бегство... Несчетно взывает он: «Горе, горе мне!» — когда видит, что праведники препобедили его злоухищрения.

Новоначальных монахов не должно как обременять игом правила, чтобы в самом начале не пришли тотчас в отчаяние, так и оставлять необузданными и нетрудящимися, чтобы не впали в леность, но понемногу надлежит увеличивать для них меру восхождения, чтобы, поступая вперед, возрастали подобно Исааку. Ибо что производит непомерный труд, то дополняет великое нерадение, а именно: труд низлагает, а нерадение расслабляет.

...Живя в общежитии, ты должен соблюдать три правила, какие соблюдал и Псалмопевец, который, по собственному его признанию, "как глухой, не слышу, и как немой, который не открывает уст своих; и стал я как человек, который не слышит и не имеет в устах своих ответа" (Пс. 37: 14-15). Точно так и ты будь слепым, глухим и немым, — слепым, чтобы тебе, подобно слепому, не смотреть, кроме избранного тобою для подражания, на неслужащее к назиданию, чтобы соблазнившись, не избрать худшего, — глухим, чтобы не внимать, подобно глухому, тем словам, какие произносят непокорные, упорные, порицатели... которые очень легко могут своим примером развратить, — немым, по примеру Псалмопевца, который говорит: "я сказал: буду я наблюдать за путями моими, чтобы не согрешать мне языком моим; буду обуздывать уста мои, доколе нечестивый предо мною... Я был нем и безгласен, и молчал [даже] о добром; и скорбь моя подвиглась"(Пс. 38: 2—3), чтобы быть тебе неподвижным и ничего не отвечать, подобно немому, когда слышишь злословия, когда наносят тебе обиды. К этим правилам надобно присовокупить особенно четвертое, которое требует того, чтоб ты, по учению Апостола, был безумным в мире этом, чтобы тебе сделаться премудрым (1 Кор. 3:18), т. е. не рассуждай о том, что тебе приказано будет, но всегда в простоте сердца и с верою неси послушание, почитая святым, полезным и мудрым только то, что тебе повелевает Закон Божий или старец. Когда ты будешь утвержден в этих правилах, то постоянно пребудешь в этом учении и при всех искушениях и кознях врага не выйдешь из общежития.

Все духовные цветы и плоды возросли в тех душах, которые, в удалении от знакомства вне и внутри монастыря, возделали себя чтением Писания и святых отцов, при вере и молитве, одушевленной смиренным, но могущественным покаянием. Где не было этого возделания — там бесплодие.